Все это время Аврам казался безмятежнее всех. Не проходило и дня, чтобы он не отправлялся с Элиезером то на одно, то на другое пастбище, засыпая под открытым небом, забрасывая сети, обучая мальчика плести тростниковые корзины и циновки, вытачивать рога и дрессировать мулов.
При виде их, горло Сары сжималось. Слюна становилась горькой, словно она наглоталась зеленых лимонов. Она пыталась рассуждать здраво, прислушиваясь к советам Силили, что так и надо, что, если она будет любить этого мальчика так же, как его любит Аврам, она снова будет счастлива. Чего еще ей ждать?
Но она не могла полюбить Элиезера.
И вот настал день, когда в черно-белый шатер пришел Мелхиседек.
— Аврам, семена не произрастают, пастбища высохли, вода уменьшилась в реках и колодцах. Наши запасы истощаются. Еще никто не помнит такой засухи в этой земле меда и молока. Но земля Ханаанская стала такой многолюдной, что уже не может прокормить нас всех.
— Всевышний дал нам эту землю. Зачем же Ему поражать ее голодом?
— Кто может знать это лучше тебя? Ведь Он говорит только с тобой?
Аврам нахмурился, заколебался. Мелхиседек положил руку ему на плечо и мягко, но твердо сказал:
— Аврам, мне нужна твоя помощь. У нас нет твоей уверенности. Нам необходима поддержка, мы хотим знать волю Яхве. Вспомни, как я принял тебя у стен Салема. Я сказал: «Аврам — мой самый дорогой друг».
Аврам сжал его в своих объятиях и сказал:
— Если это испытание нам ниспослано Яхве, Он мне это скажет.
Он приказал принести в жертву молодых бычков, баранов и ягнят и удалился вместе с Элиезером, взывая к имени Яхве по всему Ханаану, где стояли жертвенники. Однако по прошествии одной луны Аврам признал, что Всевышний больше не говорит с ним.
— Нам следует подождать. Ничего не происходит просто так. Все имеет свой смысл.
— Кому нужен бог, который не помогает после того, как ему сделали жертвоприношения? — осмелился спросить кто-то.
Губы Аврама задрожали от гнева, но он сдержался и ответил:
— Десять лет вы жили в счастье. В таком совершенном счастье и довольстве, что это вызвало зависть у всех народов вокруг Ханаана, и при первой же засухе вы забыли об этом. Вы можете думать, что хотите. Но я говорю вам: мы знали счастье, теперь мы узнаем горести. Яхве хочет знать, что мы верим в Него даже в горестные времена.
* * *
Засуха длилась еще целый год. Колодцы истощились, пастбища пожелтели и покрылись пылью. Поля, где созревали злаки, покрылись глубокими трещинами, в которых змеи подстерегали свою редкую добычу. Сначала погибли кузнечики, за ними стали вымирать птицы. Стада обезумели. Животные бросались в необузданную скачку, ранили себя и иногда умирали то под жгучим солнцем, то от ночного холода.
Царь Мелхиседек открыл лари с зерном, лежавшие в закромах Салема, но и этого было мало. Лица людей посерели от голода, щеки запали. Сара больше не осмеливалась показываться перед народом. Она похудела, как и все, но это не отразилось на ее вечной красоте.
Однажды ночью, когда они не могли заснуть, она призналась Силили, что ей стыдно своего вида.
— Как могу я выставлять эту ужасную красоту, которая пристала к моим костям, когда у женщин даже нет молока, чтобы кормить грудных детей?
В ответ она услышала хриплое дыхание.
— Силили?
Силили в ознобе, скрючившись, чтобы не упасть, пыталась набрать воздуха в легкие. Глаза ее горели лихорадочным жаром.
— Что с тобой? — простонала Сара.
Силили, собрав все свои силы, прошептала:
— Это началось сегодня после полудня… Многие болеют… Это вода… Гнилая вода…
Сара позвала Лота и повитуху. Они завернули Силили в одеяла и бараньи шкуры. Силили стала потеть, скрипя зубами. Временами губы ее поднимались над побелевшими деснами.
— Жар уносит ее, — сказала повитуха.
— Но она знает травы, она знает, что ей может помочь! ~ вскричал Лот.
— Она уже не может нам сказать, как ее спасти, — сдавленным голосом произнесла Сара.
К середине ночи Силили уже не приходила в сознание. Повитуху позвали в другие шатры, где тоже были больные, страдавшие от того же ужасного недуга. Лот упорно старался влить в горло Силили несколько капель пива. Она захлебнулась, закашлялась, ее вырвало и она некоторое время утихла.
На рассвете она открыла глаза, пришла в сознание, схватила за руки Сару и Лота. Они спрашивали ее, где травы, которыми ее можно вылечить. Веки Силили дрогнули и она почти неслышно прошептала:
— Пришел мой час, я ухожу в иной мир. Тем лучше, одним ртом меньше.
— Силили!
— Оставь, девочка моя. Люди рождаются и умирают. Так должно быть. Ты была счастьем моей жизни, моя богиня. Не меняйся, оставайся такой, какая ты есть. Даже бог Аврама преклонит колено перед тобой, я знаю это.
— Не забывай, что у него нет тела, — попробовала пошутить Сара с залитым слезами лицом.
Силили попыталась улыбнуться.
— Посмотрим…
Сара склонилась и, как в детстве, положила голову на ледяную грудь Силили. Рука Силили легла на шею Сары.
— Лот! Лот, — в последнем усилии прошептала Силили. — Забудь Сару, найди себе жену.
Она умерла еще до восхода солнца.
* * *
Утром Сара с сухими глазами долго стояла перед ее шатром, охваченная гневом. Со всех сторон раздавался плач. Отныне боль потерь и страдание живущих наполняли единственные ручьи, оставшиеся в стране Ханаанской — ручьи слез!
Вдруг Сара пошла, направляясь к большому шатру Аврама. Вокруг него сидели мужчины и разговаривали, рядом с ним — Элиезер.
Лицо Аврама было замкнутым, усталым, словно обожженная солнцем скала. Взглянув на Сару, он понял. Попросил всех выйти из шатра и оставить их одних. Элиезер остался сидеть на своей подушке.
— Это касается и тебя, мальчик, — сказала Сара.
Элиезер смерил ее взглядом, в зрачках его горел огонь. Потом повернулся к Авраму за поддержкой, но тот жестом велел ему подчиниться.
— Не будь такой суровой с Элиезером, — попросил Аврам, когда они остались одни. — Он не виноват в том, что наступил голод. Вчера умерли его отец и мать.
Сара глубоко вздохнула, чтобы успокоить свой гнев.
— Еще десятки умрут сегодня. Утром умерла Силили.
Не говоря ни слова, с затуманившимися глазами, Аврам опустил голову.
В тишине голос Сары прозвучал, как удар кнута.
— Где же твой бог, Аврам, который не может ни накормить твой народ, ни оплодотворить чрево твоей жены?
— Сара!
— Это твой бог, Аврам, не мой.
