Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
Я недоумевала. До школы меня все считали умной-преумной красавицей. И я, честно говоря, тоже в этом и не сомневалась. Дома лежали сотни моих фотографий, профессионально снятых отцом-журналистом. И с них на меня смотрела милая забавная девочка. Знаменитые поэты и писатели, постоянно наводнявшие квартиру родителей на улице Горького, целовали мне руки, называли на «вы» и пророчили блестящую будущность. Я была тоненькая и гибкая, меня отобрали из сотен девочек в школу Ольги Корбут. Какая же злая фея заколдовала меня? Почему теперь я всем кажусь отвратительной?
Гонимый и отвергаемый обществом человек выглядит и звучит иначе. Люди на каком-то уровне умеют считывать информацию о том, что перед ними изгой. Мои одноклассники довольно быстро стали обращаться со мной так же пренебрежительно, как и учительница.
Помню: понуро я иду из школы домой, а навстречу – две одноклассницы с мамами. И одна из девочек громко кричит, показывая на меня рукой:
– Смотрите: это самая плохая ученица в нашем классе!
Я втягиваю голову в плечи и убыстряю шаг. Ничто не вызывает у меня протеста. Я уверена, что это правда и что я сама во всем виновата. Иду домой и мечтаю не дойти туда никогда. Потому что опять перечеркнута красной ручкой вся домашка, а внизу краснеет приказ немедленно все переписать. Легко сказать! Мы и так с мамой вчера сидели до поздней ночи над моими тетрадками. Мама сначала заставляла писать меня, потом водила моей рукой по прописям, направляя и корректируя. И наконец, рассказав мне все, что она обо мне в этот момент думала, сама стала писать дурацкие словосочетания про Машу и Мишу. Эти прописные «Т» с кокетливой шляпкой и тремя паучиными ножками, эта жеманная «А» с нереально витым пупком посредине. Мне не забыть их никогда. Наклон, дистанция между буквами и чернильная ручка с пером, которая рвет серую бумагу прописей, оставляет на руках и манжетах синие кляксы. Учительница моя не признавала шариковых ручек категорически.
Неаккуратные тетради! Неаккуратный внешний вид! Забыла сменку! Забыла дома циркуль! Систематически не выполняет домашнее задание!
Дневник был заполнен моими нелестными характеристиками. Но на последнем замечании моя онемевшая от горя и недоумения душа вдруг встрепенулась. Это же вранье! Я просто один раз забыла тетрадь по русскому. Как я могу не делать домашку, когда каждую буковку и цифру контролирует мама?!
В моем детском мире первый раз появился недобрый и несправедливый взрослый. И мир начал рушиться. А самое страшное, что эта несправедливость оказалось заразной.
Моя мама, вызванная в школу, вошла в класс, крепко держа меня за руку. Учительница моя, не вставая из-за стола, окинула ее цепким взглядом. Кого она увидела? Красивую молодую женщину, худенькую, маленького роста, абсолютно непредставительную, в джинсах и ветровке. Ничто из перечисленного не могло ей понравиться.
– Посмотрите, – холодно сказала она маме, – я могу взять любую тетрадь со стола, и все они будут лучше тетради вашей дочери. Ваша дочь хуже всех.
Я стояла опустив голову, но в какое-то мгновение осмелилась взглянуть на маму. Она молчала, лицо ее было непроницаемым.
«Она поверила», – решила я.
И мой печальный вывод подтвердил разговор с мамой дома. Мама предложила мне поехать жить и учиться в лесную школу, месяца на три.
Я поняла, что больше не нужна своим родителям. Тем более у них только что появился новый ребенок, моя младшая сестра.
Я погрузилась в полный мрак. Разговаривала я откровенно только с портретом отца в кабинете. Этому папе-портрету рассказывала, как я люблю его, как не хочу огорчать. Слезы капали на паркетный пол. Прямо около плинтуса. Деревянный плинтус в одном месте расходился: там была маленькая мышиная норка. Родители залепили ее. И, глядя на эту замурованную норку, я плакала еще горше, представляя запертую там несчастную мышку. Я присела на корточки и ручкой проковыряла в замазке новый лаз. Мое измученное детское сердечко, настрадавшись, училось сострадать.
Я по-прежнему любила родителей. Но это была уже другая любовь, с такой горчинкой и с пониманием того, что, как бы они меня ни любили, им никогда не понять, что на самом деле мне нужно. Я продолжала любить и первую учительницу. От избытка добрых чувств я подарила ей на День учителя свой виноград, заботливо засунутый мне в портфель мамой.
И я не обиделась, когда педагог потребовала немедленно убрать его с учительского стола. Конечно, ведь другие дети принесли нарядные свертки и красивые букеты. Просто в моей семье знать не знали о многих советских праздниках, вот и не подготовились.
Я попала впросак и с газетой к Новому году. Неделю я рисовала на большом куске ватмана кривые елочки и монстров-дедоморозов. А все остальные одноклассники принесли переливающиеся блестками и мишурой листы, с тщательной заботой разрисованные родителями.
Годовалая сестренка съела мои краски и разрисовала ручкой книгу для чтения в классе. Меня первый раз в жизни выпороли ремнем. Несчастья множились, а я по-прежнему была просто маленькой девочкой. И тогда организм взбунтовался. Меня стало рвать днем и ночью без перерыва. Я попала в больницу.
И это был новый круг испытаний. В моей палате была умственно неполноценная девочка и девочка из детского дома. В соседней – грудные дети – отказники. Мы с девочкой из детдома должны были ухаживать за ними, переодевать, забавлять, укачивать. Мне это было нетрудно, но эта реальность тоже никак не укладывалась в моей голове.
Девочка из детдома была старше меня года на три, и она взяла надо мной шефство. Я не сопротивлялась. Но однажды мама передала мне (надо ли говорить, что в советские детские больницы родителей не пускали?) роскошную куклу с прической. Замысловатую прическу держала невесомая сеточка с мелкими искусственными жемчужинами. Я в немом восхищении крутила эту красавицу, которую только что принесла мне нянечка. И вдруг как буря на меня налетела моя покровительница. Она выхватила из моих рук куколку и стала рвать ее на части, разбрасывая вокруг бусинки и кружева. От страха я даже рыдать не могла…
Два месяца я болела. И учительница первая моя ни разу не позвонила моим родителям, чтобы спросить, а где, собственно, ее ученица?
И тогда моя мама, забрав измученную меня из больницы (в больнице меня еще одномоментно заразили ветрянкой и свинкой), посмотрела внимательно на мою распухшую и покрытую зелеными пятнами мордочку, схватила телефон, набрала номер мучительницы первой моей и сказала ей все, что может сказать любящая мама, глядя на своего изнемогающего ребенка.
Навсегда мама перестала спрашивать меня об оценках, никогда больше в жизни меня не ругали за школу. И всегда с тех пор мама стояла за меня горой.
Больше я в эту школу не вернулась.
И все же я очень благодарна судьбе за этот опыт. Он мне помог. Я побывала в шкуре идиота, отверженного всеми. И я знаю точно, насколько несправедливым может быть мнение большинства. Это знание дало мне силы в те моменты, когда кого-то начинали травить, во взрослом коллективе или в детском, бросаться на защиту гонимого, не рассуждая, какими последствиями мне это грозит. Этот опыт помог мне выстраивать отношения со своими детьми. Я точно знаю, что ребенок часто страдает молча и в одиночестве. Что к нему надо постоянно очень чутко прислушиваться. Что ни один посторонний человек НЕ имеет права оценивать моих детей, игнорируя мое мнение. И что школа начальная допустима только в том случае, когда классом руководит очень добрый и очень любящий детей учитель.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
