– Братец, смотрите! Весьма таинственно, – глаза девушки заблестели.
Раззадоренный загадкой и ее любопытством, Гришан взял лист, развернул и начал читать.
«Сердечный друг, Григорий!
Сожалею о нашей размолвке. Полагал сказать все на словах, но теперь приходится писать. Предмет в шкатулке не принадлежит нам и должен быть передан Ее Величеству. В бытность мою в Ливорно, незадолго до сражения с турками, меня посетил мой старинный друг и духовный отец граф де Сен-Жермен. По приказу государыни, я передал ему один миллион рублей, который наш кабинет был должен известным тебе людям еще со времен переворота. Деньги были приняты хоть и без радости, но с неизменной доброжелательностью. Этот акт ознаменовал окончание взаимных услуг и старинного договора. Взамен граф вручил мне шкатулку для Ее Величества, но просил улучить момент, когда бы она не смогла отказаться от дара. Я выбрал день рождения императрицы, и все это время берег шкатулку как зеницу ока. Вынужденный уехать раньше срока, прошу тебя отдать ее по назначению.
Твой верный брат Алексей.
P.S. Не держи зла. Буду ждать писем, как ворон крови. Поцелуй за меня Катюшу».
Гришан повернулся и чмокнул сестру в щеку. Девушка отчего-то смутилась и подалась назад.
– Братец, вы что-нибудь понимаете в этом письме?
– Немногое, – протянул Орлов. – Хотя, признаюсь, оно заинтриговало меня.
Он взял в руки шкатулку и осторожно откинул крышку в виде створки раковины. Катюша издала восхищенный вздох. Внутри на алой атласной обивке лежал крупный бразильский бриллиант золотистого отлива. Камень был огранен высокой розой и загадочно мерцал в свете серого петербургского дня.
– Что это? – прошептала девушка, ухватив брата за руку. Ее пальцы подрагивали от волнения.
– Дерианур. Алмаз Надир-шаха. Алексей рассказывал мне о нем, – протянул Григорий. Нет, от такого подарка Като не сможет отказаться. Найден повод для мира! И все же что-то тревожное кралось в душу при взгляде на камень персидских владык. На древнюю индийскую драгоценность, украшавшую лоб богини Тары. Орлов испытал мгновенное желание избавиться от алмаза как можно скорее. Он закрыл шкатулку и покачал головой. – Ты его больше не трогай, Катюша. Странная это вещь. Не для простых людей.
Сестра надула губки, но, поскольку обладала легким нравом, быстро перестала сердиться. Она вообще не могла сердиться на Гри Гри. Возле него ей было хорошо и спокойно. Только иногда жалко его до слез. А потом сразу себя. С чего бы это?
День рождения Екатерины пришелся на Светлый понедельник после Великого поста. С Вербного воскресения под куполами церквей лопались почки, и весь дворец оделся клейкой молодой листвой. Вазы, плафоны и даже ведра были забиты ветками. Но к двадцать первому апреля они уступили место живым цветам.
Праздник отмечали в Зимнем. Като умела держать лицо, и как бы ее не тревожили события под Оренбургом, внешне она сохраняла полное спокойствие. Леди Невозмутимость принимала поздравления послов и генералитета в белом тронном зале. Наборный паркет был горяч от солнца, и каждый сорт дерева светился по-своему – карельская береза оставалась зеленовато-холодной, красная итальянская сосна едва не сочилась смолой под ноги, а мореный подмосковный дуб блестел, как кипящий шоколад.
Ее Величество жаловала всех к руке, а потом направилась в бриллиантовую комнату, где под стеклянными колпаками спали царские регалии. Там она возлагала на награжденных орденские знаки. Потемкин удостоился Александра Невского и поднялся с колен, шурша синим муаром ленты Белого Орла, алым Святой Анны и красным же новой звезды. Под ними почти жалко смотрелся полосатый лоскуток его первого Георгия. В момент церемонии оба взглянули на него и рассмеялись.
– Этот скромник мне милее других, – шепнула Екатерина.
На шушуканье государыни с фаворитом присутствующие поглядывали неодобрительно. Като обязана была держать дистанцию. И она ее держала. Когда императрица сделала всем знак следовать за ней в пиршественный зал, по бокам пошли Панин, Чернышев, братья Голицыны и Разумовский. Потемкин нарочно поотстал. И так он уже намозолил всем глаза!
Орлова среди вельмож не было, и многие обратили на это внимание. Но вскоре тайна открылась. На пороге украшенной гирляндами столовой императрицу встретили придворные кавалеры с букетами в руках. Гри Гри затесался среди них. Однако без цветов, что также шокировало собравшихся.
Екатерина двинулась вдоль ряда поздравляющих. Принимала подарки и тут же передавала их генерал-адъютантам, шедшим рядом, чтобы освободить руки государыни для новых приношений. На подходе к Орлову ее улыбка стала натянутой.
– Где же ваш букет, сударь? – спросила она.
Вместо ответа Гри Гри вытащил из-за спины небольшую шкатулку и протянул ее императрице на ладони.
– Что цветы? Постоят и увянут. Я принес вам нетленную розу.
Екатерина с волнением приподняла крышку-раковину и чуть не застонала. Этого она и боялась! Все двенадцать лет! И нельзя не взять – смотрят! Женщина широко улыбнулась:
– Князь, я тронута до глубины души таким редким и дорогим подарком. Я прикажу вделать бриллиант в свой скипетр, чтобы всегда помнить, чем я обязана вашей семье.
Праздник был испорчен, не для окружающих, для нее. Внешне Като сохраняла веселость, об руку с Орловым отправилась к столу, много болтала и поднималась, раскланиваясь при каждом тосте в свою честь.
Только Потемкин что-то заподозрил и, позабыв обещание быть скромным, пробился к ней за стул.
– Ваше Величество, позвольте мне служить вам.
– Останьтесь, генерал, – брошенный на него взгляд был печален и строг.
– Все в порядке?
– Позже поговорим.
Вечером он едва не отливал ее холодной водой. Истерика началась сразу по приходе во внутренние покои. Камер-фрау выслали и заперли дверь. В чем дело, Като не говорила, но плакала навзрыд.
Часа через два она успокоилась, села на кровать и сгорбила спину. Гриц заметил, как сразу подурнело и увяло ее лицо. До того ему казалось, что каждый прожитый год только прибавлял ей прелести. Теперь на чело выползло все, что она перестрадала и спрятала глубоко в душе. Его женщина была стара и некрасива. И у нее имелись тайны. Тяжелые тайны, судя по всему.
Като молчала.
Григорий подошел и, опустившись на колени, обнял руками ее за бедра. Снизу заглянул в лицо.
– Ну?
Императрица ерзнула. Было видно, что ей хочется сбежать. Уклониться от разговора.
– Потом… – В глазах появилось жалкое, заискивающее выражение.
– Сейчас.
– Послушай, – женщина разозлилась и все-таки встала. – Это дело давнее и очень нехорошее, – она нервно заходила по комнате. – Помнишь, перед переворотом мы очень нуждались в деньгах?
