В числе приглашенных был, прежде всего, мой брат Джон, появлявшийся на местных празднествах, как мистическая фигура, непонятная для таитянок, которые так и не сумели найти дорогу к его сердцу или слабину в его характере.
Здесь был также Плумкет, прозванный Ремуной, принц Туиквира, младший сын Помаре, и еще двое служащих с «Rendeer». За ними следовали пленительные прислужницы королевы: Фаимана, Териа, Морамо, Роуреа, Теарагю, Эрере, Тауна и черная Тетуара. Рарагю забыла свою детскую злость на этих женщин, поскольку принимала их теперь в качестве хозяйки — как Людовик XII, забывший оскорбления герцога Орлеанского.
Все приглашенные явились, и вечером, в одиннадцать часов хижину заполнили молодые женщины в кисейных туниках, с венками на головах. Они весело пили чай, сироп, пиво, кушали конфеты и пирожные, пели hymene.
В тот вечер произошел случай, весьма досадный с точки зрения английского этикета. Кошка Рарагю, принесенная утром из Апире и запертая из предосторожности в шкафу, внезапно появилась на столе и, жалобно мяукая, стала метаться, опрокидывая чашки и хрусталь. Молодая хозяйка нежно поцеловала ее и водворила в шкаф. Приключение закончилось удачно, и несколько дней спустя та же Тюрири сделалась совершенно ручной городской кошкой, вполне благовоспитанной и общительной.
Рарагю была неузнаваема среди этого пира Сарданапала. На ней было новое кисейное белое платье со шлейфом, придававшее ей важный вид; она угощала гостей радушно и грациозно, подчас путалась и краснела, но была очаровательна. Меня осыпали комплиментами и хвалили мою любовницу. Даже женщины, и Фаимана первая, говорили:
Джон был серьезен, но добродушно ей улыбался. Рарагю блестяще вступила в общество молодых женщин Папеэте. Таким образом она весело перешагнула через роковой порог. Бедное, маленькое, дикое растение, выросшее в лесу, она попала, как и многие другие, в нездоровую, искусственную атмосферу, в которой будет томиться и вянуть…
IX
Все еще мирные дни
Мирно текли дни у подножия кокосовых пальм, бросавших тень на нашу хижину. Мы вставали утром, после восхода солнца, шли в сад королевы, купались в ручье, под сенью мимоз, что составляло особую прелесть утра на Таити.
После купания непринужденно беседовали со служанками королевы, так проходило время до полудня, до обеда. Рарагю была очень непритязательна; она, как и в Апире, довольствовалась печеными плодами хлебного дерева и несколькими сладкими пирожками, которые каждое утро приносили нам китайцы.
Большую часть нашего времени занимал сон. Все жившие в тропиках знают прелесть полуденного сна. Мы вешали на веранде гамаки из алоэ и проводили время в мечтах и дремоте под громкий треск кузнечиков.
После обеда появлялась обыкновенно подруга Рарагю, Теураги, чтобы поиграть с ней в карты. Рарагю играла в экарте и, как все таитянки, очень любила эту заморскую игру. Молодые женщины садились друг против друга на циновки и проводили целые часы, углубившись в карты.
Еще мы ловили кораллы в море. Рарагю часто плавала со мной в пироге, и мы вместе плескались в теплой голубой воде, отыскивая редкие раковины и водоросли. В нашем диком саду, на кустах померанцев и гардений, постоянно сушились раковины и кораллы, смешивая свои затейливые извивы с травой и цветами.
Это была та спокойная, солнечная жизнь, которую когда-то вел на Таити мой брат Руери и которая была предметом моих детских желаний и мечтаний. Но время шло, опутывая меня тысячей нитей, которые могут образовать со временем опасные сети и уже не выпустить.
Рарагю пела много и часто. Подражая птицам, она издавала то пронзительные, то нежные звуки. Она все еще оставалась первой в хоре hymene. Проведенное в лесах детство сделало ее созерцательной и поэтичной; она выражала свои оригинальные мечты пением, сочиняла hymene, смысл которых непонятен европейцам. Но эти странные песни имели для меня непонятное очарование, полное тоски и сладости, особенно когда они звучали среди мертвого безмолвия полуденной Океании.
Наступал вечер, и Рарагю обыкновенно начинала готовить на ночь свои венки из цветов. Но она редко составляла их сама; их делали искусные китайцы, которые из чашечек и листьев настоящих цветов комбинировали новые, фантастические цветы, полные чисто китайской грации. Цветы белых гардений, с их сладким запахом, использовались в большом количестве для этих больших, оригинальных венков, составлявших главную роскошь убранства Рарагю.
Другим предметом украшения была рииа — венок из тонкой белой соломы, похожей на рисовую, сплетенный с большим вкусом проворными руками таитянок. На этот венок кладется reva-reva, дополняющая праздничный головной убор и вздымающаяся как облако при малейшем дуновении ветра. Reva-reva — густая связка тонких, прозрачных лент золотисто-зеленого цвета, которые добываются таитянками из сердцевины кокосовых пальм.
Наступала ночь, Рарагю наряжалась, распускала свои длинные волосы, и мы отправлялись на прогулку. Мы бродили в толпе около освещенных лавок китайских торговцев по главной улице Папеэте или же вставали в круг рядом с танцовщицами упа-упа. Мы возвращались домой рано, и Рарагю, редко принимавшая участие в забавах других молодых женщин, всеми считалась очень порядочной девушкой.
Это было для нас обоих время безмятежного счастья, хотя, уже миновали беспечные дни в лесах Фатауа. И уже ощущалась некая тревога и печаль. Я любил ее сильнее, потому что она была одинока, потому что жители считали ее моей женой. Мирная жизнь вдвоем связывала нас с каждым днем все сильнее, однако она не имела будущего, она должна была кончиться, оборваться с отъездом и разлукой… вечной разлукой, которая разделит нас морями и землями — ужасающими земными расстояниями…
X
Было решено, что мы отправимся вдвоем навестить Тиауи в ее отдаленный округ, и Рарагю заранее предвкушала удовольствие от этого путешествия. В одно прекрасное утро мы отправились пешком по дороге Фааа, унося с собой за плечами легкий таитянский багаж: белую рубашку для меня, парео и одну тапа из розовой кисеи для Рарагю…
В этой счастливой стране путешествуют так, как должны были путешествовать в далекие времена золотого века, если только путешествия были тогда в моде. Не нужно брать с собой ни оружия, ни провизии, ни денег; вас всюду примут радушно, и на всем острове вам не встретится ни одного опасного животного, не считая нескольких европейских колонистов; но они довольно редки и живут исключительно в городе Папеэте.
Мы сделали первый привал в Папара, куда прибыли к заходу солнца после одного дня пути. В этот час в своих узких пирогах возвращаются туземные рыбаки, а женщины ожидают их на берегу, и мы легко нашли себе место для ночлега. Пироги одна за другой причалили под кокосовыми пальмами. Обнаженные гребцы рассекали тихую воду сильными ударами своих пагайев и громко трубили в раковины, как древние тритоны; это было так живо и необычно, просто и первобытно, как сцены из древних времен.
На другой день, на заре, мы снова отправились в путь. Природа становилась все более величественной и дикой. Мы шли тропинкой по склону горы, с которой открывался вид на необозримый океан, на низенькие островки, покрытые буйной растительностью, лесами, будто сохранившимися от древнего периода лиаса. Над нами нависло тяжелое, свинцовое небо; померкшее солнце бросало на унылый океан бледные розовые полосы.
