Вебстер разразился нервным смехом, прицелился в точку как раз посередине сверкающих глаз животного и спустил курок. Тело Батара скрючилось от выстрела, а его лапы начали спазматически царапать землю. Так продолжалось недолго, потом его мышцы расслабились, но клыки так и не разжались.
Джейн Спид "… Надо же быть справедливым"
Когда она поставила передо мной пиалу геркулесовой каши, я поняла тут же, что Маму больше занимает не завтрак, а нечто другое. Этим я хочу сказать, что была среда, день, когда она обычно произносит свою привычную фразу: "Вот, что вам приносит пользу, когда предстоит тяжелый день!" — и спрашивает у меня, что бы я съела.
Где-то я колебалась, делать ей по этому поводу замечание или нет, когда появился Папа и сел за стол. Я решила тогда ничего не говорить и ограничилась тем, что положила толстым слоем клубничное варенье на кашу. Может быть, своим долгим, продолжительным молчанием я заставлю Маму забыть о своем присутствии, и она станет рассказывать Папе о том, что ее так заботит. Конечно, речь шла не только о счетах. Может, вы и представления не имеете, как родители могут терзаться из-за этого.
Папа залпом выпил апельсиновый сок, как он это всегда делал, и взялся за газету. Но уже по тому, как Мама размешивала кофе ложечкой, я бы с кем угодно поспорила, что она ему не даст долго молчать.
Не прошло и полминуты, и я выиграла пари.
— Гарри…
Он ограничился мычанием, не отрываясь от газеты, прекрасно понимая, что это — напрасный труд.
— На той неделе умерла мать Хэрберта Вельмэна.
— Да? — отреагировал Папа, складывая газету. Он положил ее рядом с собой на столе.
На несколько секунд я застыла, чтобы понять, кто это Хэрберт Вельмэн, что может показаться любопытным, поскольку Вельмэны живут рядом с нами. Но бывает, что я забываю их фамилию, так как Джедди Брубэйкер всегда называет госпожу Вельмэн "Дама с кошечками". Надо сказать, она здорово любит кошек. У нее самой их две, но каждый вечер она выносит всем бродячим кошкам, кроме молока, еще и объедки. Я это точно знаю, потому что моя комната расположена прямо над нашей кухней, и из своего окна я вижу, как она все это выкладывает на ступеньках очень крутой лестницы, по которой можно подняться к задней двери, к черному ходу их дома.
Иногда по ночам я слышу, как они кричат и дерутся, кошки, конечно, не Вельмэны, даже однажды Папа хотел пойти пожаловаться, но Мама помешала сделать это. Она сказала, что у бедняжки Изебел Вельмэн только и были что кошки: детей у нее не было, не было почти что и мужа, так как господина Вельмэна почти никогда не было дома.
Вечерами он возвращается поздно, иногда даже уж после того, как я ложусь спать, а на уик-энды он отправляется к своей матушке в небольшой городок Пен-Оукс в восьмидесяти километрах отсюда. Но теперь, уж поскольку она умерла, он больше туда ездить не будет.
— Не так уж и рано… — начал было Папа, но по тому, как вдруг осекся, мне не нужно было даже смотреть на Маму, чтобы догадаться, что она кивнула головой в мою сторону, должно быть, хотела ему напомнить, что я здесь.
— Эми, дорогая, — сказала она тут же фальшиво-игривым, жизнерадостным тоном, которым она говорила всегда, когда ей надо было побудить меня, что мне улыбалось меньше всего, — посмотри-ка, какое прекрасное сегодня утро! Почему бы тебе не пойти на улицу поиграть?
И всегда в тот момент, когда начиналось самое интересное. Но тоже ведь удача! Мама, казалось, даже не замечала, что я не доела свою кашу, честно говоря, варенье на каше — не такая уж блестящая мысль, но я вскакивала и уходила через заднюю дверь.
Насколько только можно было шуметь, настолько я демонстрировала свой уход по лестнице черного хода, а потом устраивалась под открытым окном. И в общем-то ничего из разговора я не упустила.
— …что все это будет для Изебел теперь, когда на уик-энды он будет здесь.
Ну а Папа ответил:
— Разве тебе не этого хотелось все эти годы? Ты упрекала его, что все свободное время он проводил у своей мамы, бросая Изебел со своими кошками. Ну да! Да! Я знаю! — добавлял живо Папа, как если бы Мама собиралась его перебить. Не такая уж, должно быть, и забава это для нее. Но, знаешь, у Хэрба свои проблемы. Мама его — тоже была не подарок! Уезжать от себя она не хотела, а чтобы кто-то был в ее доме и занимался ею — тоже. Ну теперь, когда ее нет больше, может быть, Хэрб и Изебел будут вести нормальную жизнь.
— Я-то этого желаю от всего сердца, только бы это было не слишком поздно! — бросила Мама странным тоном.
— Что это ты хочешь сказать?
— Ну, Гарри! Вот уже пятнадцать лет, как они живут так. А люди… это ведь не лампа, которую зажигают или гасят одним щелчком выключателя.
На какой-то миг они замолчали, потом снова заговорила Мама, но голос ее изменился; потом он стал спокойным:
— Ты не помнишь, какой красивой женщиной была Изебел когда они сюда переехали? Какой хорошенькой!
И услышав это, я не поверила своим ушам. Если бы вы видели госпожу Вельмэн! Одни только ногти, ну что вы… Если бы хоть раз они у меня были такими черными, разрешила бы мне это Мама! А все потому, что, кроме кошек, она обожает садовничать. И никогда не надевает перчаток, говоря при этом: "Мне нравится соприкасаться с землей!"
В этом году у нее дикое количество душистого горошка, и она от этого без ума. Такого розовато-сиреневого цвета, надо сказать, что это очень красиво… Да, душистый горошек, но не госпожа Вельмэн. Да нет, не то чтобы она была неприятной, когда с ней разговариваешь, но чтобы она была красивой, это — нет! У нее какое-то, если можно сказать так, впалое лицо, а нос похож на птичий клюв, волосы торчат во все стороны, словно она никогда не причесывается.
Джедди Брубэйкер говорил, что госпожа Вельмэн — колдунья.
И я, честно говоря, в это верила… Но тогда я была намного моложе. Это было в пору, когда госпожа Вельмэн не переставала готовить, чего-то печь и всегда, конечно, в большем количестве, чем ей эго нужно было самой, чтобы обязательно угощать всех нас, детей. Я долго ничего от нее не принимала, потому как боялась стать жертвой какою-нибудь колдовства или еще чего-то там.
Однажды Джедди мне сказал: "Спорим, что из ее рук и при ней ты не согласишься съесть хоть один из ее пирожков". И тогда я не захотела быть разоблаченной и съела ее пирог. Он был вкусный… Ну не такой вкусный, как у Мамы, но я все-таки не показала себя каким-то там ребенком. Ох, этот Джедди; нужно верить наполовину тому, что он рассказывает!
— А сколько усилий она приложила, чтобы ему было дома уютно! продолжала Мама. — Все эти блюда, которые она ему готовила! А он почти никогда и не приезжал есть домой. В конечном итоге она и от этого отказалась, от кухни… и нашла счастье, насколько могла, и этих кошках и садоводстве. Я именно это хотела сказать: я думаю, что сейчас она уже привыкла к тому, что Хэрберта всегда нет дома.
