— Годится, — Абалов погрозил ему пальцем. — Н…не забудь. Ты а… обещал.
Дима заплатил таксисту. Пока он отсчитывал деньги, водитель спросил шепотом:
— Слышь, парень… Это — Абалов?
— Нет, — покачал головой тот. — Похож просто.
— Ааааа, — разочарованно протянул шофер.
«Волга» умчалась. Дима проводил ее взглядом.
— Реально ты этого клоуна развел, — протянул Борик. — Я думал, он тебя обломит. А как ты дотямкал, что он квасит по-черному, а, Дим?
— У вахтерши спросил. Она сказала: «Человек хороший, только пьет много».
— А насчет марки «клоповника»? Тоже вахтерша сказала?
— Смеешься? Откуда ей-то такие подробности знать? Но хотел бы я посмотреть на человека, который признается, что ему не нравится мартель двадцатилетней выдержки. — Дима засмеялся. — Главное, выпить первую рюмку, а там…
Борик цыкнул зубом, покачал головой.
— Братан… А ты шаришь конкретно. Уважаю.
Дима пожал плечами, забрался в «БМВ».
— Поехали, Борь. Мы и так много времени потеряли. Нам к шести надо на студии быть. А еще нужно домой заехать.
* * *
Новая квартира молодоженов разместилась в двадцатидвухэтажном жилом комплексе. В нем было все, что необходимо современному деловому человеку, чтобы не чувствовать себя усталым. Сауна, бар, бассейн, тренажерный зал, прачечная, магазины, почта, парикмахерский и косметический салон, химчистка… Ну, и так далее.
Сопровождаемый пытливым взглядом охранника, Дима прошел через холл, в котором бригада рабочих тащила ящики с мебелью и стройматериалами. Новые владельцы отделывали апартаменты на собственный вкус. У Димы и Наташи была одна из самых неказистых квартир. Стодвадцатиметровая «трешка» с двумя санузлами и зимним садом.
Дима поднялся на свой этаж, достал из кармана ключи, открыл дверь. В коридоре еще царил кавардак, но кавардак уютный, домашний. Свой кавардак. Стояли вдоль стен коробки с плиткой, лежали рулоны обоев, упаковки стеновых панелей.
Дима вошел в гостиную. Наташа, в рубашке-«гавайке», завязанной узлом на животе, в перепачканных краской джинсах, сидя по-турецки на полу, рассматривала куски обоев. Дима остановился у нее за спиной, улыбнулся.
Почувствовав его присутствие, Наташа оглянулась, улыбнулась:
— О, привет. А я не слышала, как ты вошел. Как думаешь, какой цвет обоев подойдет к этой комнате? Я вот подумала, может быть, голубые поклеить в кабинет? А сюда эти, бежевые?
Дима поставил кейс с деньгами у порога, подошел к жене, поцеловал ее в макушку.
— Димка, ну тебя, — засмеялась Наташа. — Я серьезно. Если сюда бежевые поклеить? Что-то мне голубые разонравились.
— Выкинь их, — предложил Дима.
— Как это?
— Просто. Сверни в рулон и скажи рабочим, чтобы вынесли на помойку. — Дима снова поцеловал ее в макушку, приобнял.
— Да ты что. Они же таких денег стоят.
— Плюнь. Главное, чтобы нам здесь было хорошо. Если тебе не нравятся обои, дом станет казаться неуютным.
Наташа вздохнула.
— Жалко.
— Если жалко, — Дима повернул ее к себе, поцеловал уже всерьез. — Если жалко, — продолжил он, с трудом отрываясь от ее губ, — убери на антресоли. Пусть полежат. Потом выкинем. — Дима начал торопливо развязывать узел на «гавайке» Наташи, а она, так же торопливо и жадно, расстегивала пуговицы на его рубашке. — Через год или через два. Когда жалко не будет.
— Мне всегда будет жалко, — шептала она. — Всегда. Эти обои.
— Почему? — спросил он, стаскивая с нее джинсы.
— В этих обоях вся наша жизнь.
— Почему?
Лифчика на Наташе не было, у нее была потрясающая грудь, грех прятать. Она быстрым движением сняла черные узкие трусики, обняла Диму, прижалась к нему. Тонкая, стройная, гибкая.
— Потом поймешь. Когда подрастешь. Пойдем, — она взяла его за руку, повела в спальню.
Спальня оказалась единственной комнатой, в которой была мебель. Натурального дерева гарнитур со шкафом-купе и фантастических габаритов кроватью.
Солнечные лучи легли на тело девушки, высветив золотистый пух. Она шла, покачивая бедрами, зазывающе, но очень озорно, дразня его. И все-таки ее движения были грациозны, лишали рассудка, гасили любое сопротивление, любой порыв, кроме одного: любить. Куда бы Дима ни торопился, в это мгновение время для него остановилось. В плавном течении света, в гармонии кофейных оттенков дерева и золотых кожи пробуждались первобытные инстинкты, а само понятие «любовь» раскрывало незнакомые глубины, забытые людьми, искрилось, становилось всеобъемлющим, затягивающим, таящим в себе нечто новое, неизведанное.
Наташа расстегнула Диме брюки, присела на край кровати, кошачьим движением откинулась на спину, прогнулась.
— Поцелуй, — потребовала она.
Честно говоря, Дима готов был ее съесть. В голове у него возникла желто-белая, вращающаяся с безумной скоростью пустота. В ней вспыхивали и гасли голубые искры. Они отплясывали безумный, сводящий с ума вальс.
Дима не видел ничего, кроме Наташиных глаз и губ, шепчущих что-то притягивающее, завлекающее. В ушах у него шелест волн ее шепота сливался с гулом собственного сердцебиения. Гул этот становился все громче, шепот растворился в нем полностью, перешел в форму не звуков, а образов, воспринимался как прикосновение к болезненно-чувствительной коже. Легкость желания давила глыбы бытия.
— Иди сюда, Димочка… Димочка… Любимый мой…
Ее голос тек, словно густой сироп. Он падал в реку времени и растворялся в ней. Реальность исчезла. Он словно оказался в ином измерении, где секунды, минуты, часы — ничто. Время перестало иметь значение, потому что в этой комнате его просто не существовало…
Дима пришел в себя от того, что кто-то настойчиво и мощно колотил в дверь. Давил на звонок, снова колотил и снова давил на звонок.
Наташа чмокнула Диму в щеку, выскользнула из кровати, накинула халат. Прошла в прихожую. Щелкнул замок.
— А-а, Боря, здравствуй.
— Здрасьте, — послышался взволнованный басок Борика. — А Дима здесь?
— Здесь, конечно. Ты проходи. Он в душ заглянул, сейчас будет готов. Сорочку только сменит.
Дима метнулся в душ — помещение номер два. Ванны тут не было, зато стояла душевая кабинка. Не самая шикарная, но все лучше, чем ничего. Пустил воду, на скорую руку ополоснулся, влетел, как абориген с Фиджи, — полотенце вокруг бедер. Натянул сорочку, брюки. Наташа, сидя на кровати, улыбалась.
— Слушай, — Дима принялся повязывать галстук, у него ничего не получалось. — Я сегодня задержусь, наверное. Мне с Северьяном Януарьевичем надо кое-что обсудить. Я же в этом деле, признаться откровенно, полный лох… — он смущенно улыбнулся. — Никогда не умел галстуки завязывать…
