В дневнике Т.А. Аксаковой-Сиверс за декабрь 1975 года есть запись: «Сегодня слышала рассказ о том, как покойный академик Фок однажды закончил свою лекцию на тему «Вероятности» словами: «Трусость не влияет на вероятность отсидки». Последовал гром аплодисментов.
После своего освобождения Фок вместе с Капицей уже хлопотали об освобождении еще одного физика, Петра Ивановича Лукирского. Лукирский стал знаменит работами в области физики ядра, электроники и рентгеновских лучей, с 1933 года являлся членом-корреспондентом Академии наук СССР. Он был арестован 2 апреля 1938 года за участие в «фашистской организации». 2 сентября 1938 года его приговорили к 5 годам «исправительно-трудовых лагерей». В феврале 1939 года целая группа ученых — С.И. Вавилов, А.Ф. Иоффе, П.Л. Капица, А.Н. Крылов, В.А. Фок обратилась с письмом к новому наркому НКВД Л.П. Берии с просьбой «вновь пересмотреть основания, послужившие к осуждению» Лукирского, Круткова и В.К. Фредерикса. В письме подчеркивалось, что Лукирский «был ведущим ученым в области фотоэлементов и создателем целой научной школы. Его работы вошли во все учебники». В феврале 1940 года дело Лукирского было пересмотрено; было вынесено заключение о его невиновности. Однако, несмотря на это, ученый продолжал оставаться в заключении, причем родным стало известно, что он содержится в тяжелых условиях. 4 июня 1940 года П.Л. Капица обращается к вице-президенту Академии наук О.Ю. Шмидту: «Я не знаю, что я лично мог бы по этому поводу предпринять, но, может быть, Вы найдете возможным, ввиду того, что с изъятием Лукирского значительно упала наша теоретическая работа по электронным явлениям, имеющая большое практическое значение, обратиться от имени Академии наук в НКВД СССР с просьбой ускорить рассмотрение дела Лукирского как бывшего члена-корреспондента Академии наук». Дело Лукирского пересмотрено и прекращено 12 августа 1942 года. Освобожден он был в октябре того же года.
Удалось ученым извлечь из ведомства Берии и Круткова — но уже после войны.
Юрий Александрович Крутков был видным специалистом в области квантовой механики. Еще до революции он окончил Петербургский университет, где и работал на протяжении двух десятилетий. Это был известный ученый, знакомый со многими мировыми светилами. Посетив Эйнштейна в Берлине, Крутков показал ему письмо Фридмана с анализом его статьи. До этой статьи Эйнштейн считал идею Фридмана о разбегании галактик неверной, но, внимательно изучив аргументы, опубликовал в немецком «Физическом журнале» заявление: «Я считаю результаты Фридмана правильными и исчерпывающими. Оказывается, что уравнение поля допускает наряду со статическими решениями и динамические (то есть изменяющиеся во времени) центральносимметричные решения». Достижения самого Круткова были столь велики, что его избрали членом-корреспондентом АН СССР. Арестовали его в ночь на 31 декабря 1936 г. и обвинили в том, что он возглавлял контрреволюционную организацию научных работников Ленинграда. 25 мая 1937 г. он был приговорен к 10 годам лишения свободы. После суда его отправили в Канские лагеря. С 1939 и по 1942 г. он работал в туполевской «шараге».
В воспоминаниях Л.Л. Кербера о нем пишется: «Юрий Александрович Крутков, наш Вольтер, с язвительной физиономией, полной сарказма, оживший бюст Гудона. Всесторонне образованный эрудит и энциклопедист, он очаровывал всех тонкостью своих суждений. В ЦКБ-29 академик Крутков был доставлен из Канских лагерей, где работал уборщиком в бараке уголовников. «Неплохая работа, знаете ли, главное, поражала тонкость оценки твоего труда — иногда побьют, иногда оставят покурить. Должен заметить, студенты моего университета были менее притязательны и ни разу меня не били, курить давали безропотно и даже не окурки». Он же рассказывал, как получил вместе с уборщиком соседнего барака задание напилить дров. Два пожилых человека, закутанные в лохмотья, грязные, обросшие седой щетиной, медленно тянут пилу. Между ними состоялся такой диалог: «Ты откуда?» — «Из Ленинграда. А ты?» — «Оттуда же». — «Где работал?» — «В Академии наук. А ты где?» — «Там же», — «Ну уж брось, я там почти всех знал. Как твоя фамилия?» — «Крутков». — «Юрий Александрович? Бог мой, я Румер, помните лестницу, ломоносовскую мозаику, ради Бога, не обессудьте, не узнал». — «Полно, полно, Юрий Борисович, кто здесь узнает. Но не обессудьте, пошел барак топить, а то, сами знаете, побьют, да и только».
До своего ареста Крутков был известен как один из самых лучших знатоков механики. Туполев знал его по работам по теории упругости и гироскопам (вот кто мог бы заняться плохой устойчивостью первых ракет Королева). Туполев вытащил его из лагеря и направил в свой расчетный отдел ЦКБ. После туполевской «шараги» Круткова направили в «атомную». В июле 1946 года о досрочном освобождении Круткова хлопотали в письме к Сталину академики В.И. Смирнов и В.А. Фок. Формально Крутков был освобожден досрочно в середине сентября 1946 года, но его направили «по вольному найму» в атомную «шарашку». Освобожден он был 4 марта 1947-го, однако право жить в Ленинграде не получил и потому был вынужден продолжить работу в качестве «сотрудника объекта Агудзери МВД СССР» (то есть в той же атомной «шараге»). Получив это разрешение на следующий год (после ходатайств ЛГУ и академиков Смирнова, Фока и С.И. Вавилова), вновь стал заведовать кафедрой теоретической механики в университете, но прописку имел лишь временную, которая возобновлялась. В июле 1952, уже лежа в больнице, получил закрытую Сталинскую премию «за выполнение специального задания Правительства» в последние годы заключения. Умер 12 сентября того же года от гипертонии и тяжелого атеросклероза.
Ю.Б. Румера, который вместе с Крутковым пилил дрова в лагере, работник туполевской «шарашки» Л.Л. Кербер назвал «кандидатом в русские Оппенгеймеры». При других обстоятельствах так оно и должно было произойти — однако обстоятельства были не другими, и потому Юрий Борисович Румер — один из создателей квантовой физики, выдающийся математик, полиглот — был доставлен в туполевскую «шарагу» из лагерей в крайней степени истощения. Одет он был в чехол от матраца, на ногах чудом держалось некое подобие сношенных валенок. По всей видимости, одежду и обувь у него забрали зеки (не к этому ли времени относится появление одного из афоризмов Румера: «Люблю сволочей. С ними так просто жить»?)
В «шараге» Румеру выдали нормальную одежду, и он приступил к работе. Выдающемуся физику, знакомому с Эйнштейном и всеми основными светилами тогдашней физической науки, поручили заниматься флаттером туполевского самолета. Задача это была простая, можно сказать, учебная для студента-дипломника — но Румер был рад и ей. Это лучше, чем работа в лагере. (Другое высказывание Румера: «Главное не где и за что сидеть, а с кем сидеть. Но в любом случае решетка Изинга предпочтительнее тюремной»).
С началом войны «шарагу» перевели в Омск. «Флаттерную» бригаду ЦАГИ разместили квартировать в 40-градусный мороз на сцене летнего театра. Даже спать приходилось в шапке, ватнике и ватных штанах.
Работы же, конечно, велись в теплых помещениях, поскольку технику морозить было нельзя. Естественно, после рабочего дня обратно к себе работники ЦАГИ не спешили. Румер садился у печки и, прихлебывая чай, рассказывал о своей молодости, знакомстве с Маяковским и Бриками — и о маленьком уютном университетском Геттингене, где учился...
