Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
Комиссар заверил его, что следствие против его жены не предусмотрено.
Благодаря цоссенской находке и положение Канариса и Остера стало крайне тяжелым. Но тяжелее всего было Остеру. Обнаруженные в сейфе «наброски» сильно изобличали его. Поначалу защита его была весьма умелой. С «набросками» все верно. Он составлял эти наброски, но только и всего. Но потом, когда ему предъявили документы, он открыто все признал. Он дал подробные сведения о лицах, с которыми тогда общался. Он назвал находившиеся в то время в готовности для участия в акции войсковые части, имена лиц, предназначенных для передачи им всей государственной власти и высших административных должностей. Он говорил и о том, что Канарис знал об этом и содействовал задуманному. Он рассказывал об участии Догнаньи, от которого у него не было тайн. Остер также признал, что был установлен контакт с Англией через Ватикан. Он ходил к Гальдеру и Браухичу, чтобы склонить их к действиям.
Канарис повел себя иначе. Можно представить себе весь его ужас, когда он узнал, что компрометирующие документы не уничтожены, а попали в руки тайной государственной полиции. Он всегда рассчитывал на то, что эти несчастные документы своевременно будут уничтожены. И вот они всплывают.
Ему предъявили проекты переворота, подписанные его собственной рукой. Канарис оспаривал собственную подпись. Всю вину он сваливал на своих сотрудников. Так, он пытался приписать Догнаньи исключительную ответственность за то, что многочисленные донесения германского шпионажа, поступавшие из-за границы, проходя анализ, фальсифицировались.
Доктор Йозеф Мюллер также попал в тяжелое положение из-за находки документов. Хотя он был оправдан, однако имперский военный суд не отменил ордер на его арест. Комиссар тайной государственной полиции забрал его из тюрьмы вермахта и на легковой машине перевез на Принц-Альбрехт-штрассе. Там он отказывался от любых поблажек, которые ему могло предоставить гестапо. Так, он отклонил возможность ходатайства к гестаповцу Мюллеру о снятии кандалов. Однажды чиновник, сопровождавший доктора Мюллера, заметил, что у того дырявые носки.
– Почему вы не потребуете других носков?
– Здесь я не попрошу ничего, – был ответ Мюллера.
И вот Хуппенкотен принялся допрашивать его о римских переговорах. Мюллер заявил, будто был совершенно уверен, что речь идет о контригре разведки с противником. Но тогда появились заметки прелата Лейбера, которые доктор Мюллер сам привез в Берлин. До этого момента он также с успехом оспаривал, что вел подобные переговоры.
Во время одного из допросов – примерно в середине октября – комиссар Зондереггер прочитал ему Х-доклад.
– Зачем вы постоянно отрицали, что вели подобные переговоры с Ватиканом, доктор Мюллер? Если бы, как вы до сих пор говорили, речь шла о разведигре, то вы могли бы давно спокойно об этом упомянуть.
Мюллер ответил:
– Я не хотел выдавать Догнаньи. Вы, господин комиссар, как член СС, сами понимаете, что своих товарищей не выдают.
Зондереггер от этого пришел в бешенство и наговорил доктору Мюллеру «гадостей». Допрос был прерван, и комиссар отправил заключенного обратно в камеру внутренней тюрьмы.
– Скажите, господин комиссар, – спросил доктор Мюллер, – сегодня вечером это было серьезно?
– Что вам еще нужно, доктор Мюллер? Герделер вас не уличает, а историю с Беком уже никто не сможет вменить вам в вину…
Тогда доктор Мюллер схватил комиссара за руку.
– Этого я вам никогда не забуду, – проникновенно сказал он.
С этого момента доктора Мюллера уже почти не вызывали на допросы, что противоречит его собственным утверждениям, будто его допрашивали 220 раз.
Приближаются рождественские праздники 1944 года. Догнаньи лежит в больничном отделении концентрационного лагеря Заксенхаузен. Для него, как юриста, нет никакого сомнения, что на основании цоссенской находки он будет изобличен. Как ему сделать так, чтобы не предстать перед «Народным судом»? Только оказаться недееспособным.
Догнаньи был совершенно здоров. Но чтобы сделаться недееспособным, нужно стать больным. Благодаря невероятным усилиям такой многогранный человек, как Догнаньи, мобилизует волю, притворяется больным и симулирует паралич ног. Паралич он мог обосновать перенесенным дифтеритом; в результате этой болезни нередки проявления паралича.
Разумеется, Догнаньи знал о положении дел на фронтах. Крах Германии мог быть делом всего лишь нескольких недель, в крайнем случае месяцев. Это время необходимо выиграть, физические лишения по сравнению с этим ничего не значили. Он готов был все перенести, лишь бы спастись ради своих близких. Догнаньи удалось настолько подчинить себя самовнушению, что он нередко засыпал на допросах от нервного истощения. Все это давало выигрыш во времени. Был дорог каждый день…
Перед его лагерной лежанкой стоит желтый деревянный сундучок с закругленными углами; ручка тоже деревянная. Крышка его открыта. На ее внутренней стороне нарисована свеча; слева и справа ее обрамляют еловые ветки, вырезанные по дереву. То был подарок его детей к Рождеству.
Это второе Рождество, которое он проводит в заключении. Сколько воды утекло с тех пор, как он покинул свой загородный дом из красного кирпича с большими, широкими окнами, выходящими в сад! Красный дом с плоской крышей в Сакрове на Хэмпхорне.
Сундучок мастерил его сын – к Рождеству 1944 года! Мальчику было пятнадцать. Когда они теперь свидятся? Его сыновья, дочери и его жена… Они будут одни у рождественской елки – без него.
На маленьком листке бумаги он нарисовал пастелью портрет дочери. Долго вглядывается в него, в каждую черточку, пристально и испытующе. Затем достает другую картинку: красный дом в Сакрове. Гавел протекал совсем рядом, летом приходилось натягивать сетку от комаров. Но сегодня был сочельник 1944 года.
2 февраля 1945 года Догнаньи с его желтым сундучком был доставлен из Заксенхаузена во внутреннюю тюрьму тайной государственной полиции. Там его поместили в одиночную камеру, которую он никогда не покидал, поскольку не мог ходить. За сутки до того – в первой половине дня – здание было сильно повреждено бомбежкой. Это был самый интенсивный американский дневной налет на Берлин. Основной корпус вскоре охватило пламя. Но подвальный этаж сохранился. С этого момента там уже не было ни воды, ни отопления; поначалу прекратилась даже подача электроэнергии.
Камера Догнаньи не запиралась, и Дитриху Бонхёферу, который также сидел в подвале, удалось наладить связь со свояком. Они смогли согласовать свои показания для допросов в тайной государственной полиции.
Вскоре внутренняя тюрьма опустела. Заключенных распределили между концентрационными лагерями в Бухенвальде и Флоссенбюрге. После широкого прорыва русских к Одеру 15 января 1945 года уже было немыслимо отходить в Мекленбург.
Отправкой во Флоссенбюрг руководил комиссар Зондереггер. Был заказан автобус. Впереди сидел шофер, далее разместились заключенные, кто – в гражданском, кто в тюремной одежде.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
