Как там, интересно, сынок? Как Владик с ним справляется? Как он кушает? Не болеет ли? Интересно, сообщат ли мужу, что она на испытаниях и поэтому в воскресенье домой не приедет? Должны сообщить».
Мысли о сыне снова заставили задуматься: что же она за мать? Как могла бросить его? Но это ведь ненадолго. И разве Космос и Полет этого не стоят?
…Когда через десять дней испытания закончились и ее привезли назад на Чкаловскую, то в профилактории на ее кровати – не иначе, девчонки оставили – лежали на подушке шоколадка, пластмассовый олененок и открытка: «Мы тебя любим!»
Подмосковье, Подлипки.
Владик
С Тюратама вернулся Жора.
Рассказал – шепотом, с оглядкой, пока они шли по территории ОКБ в столовую, о втором пуске по программе «Зенит-два». О том, что корабль-разведчик наконец полетел, Владик догадался по сообщению ТАСС, который во всеуслышание заявил о запуске, в интересах народного хозяйства, космического спутника Земли «Космос‑4». Но о том, как все прошло в реальности, не знал никто не то что из простых советских людей, но даже и не причастные непосредственно к событию сотрудники ОКБ.
– В целом достаточно успешно слетали: вывели изделие штатно. Не очень получилась передача данных по телевизионному каналу. Планировалось, как ты помнишь, на борту автоматически проявлять отснятую пленку, а потом протягивать ее перед телекамерой и передавать сигнал на Землю. Вышло плохо, неразборчиво. Наверно, от этой системы откажутся в пользу третьего фотоаппарата.
Да, до прямой трансляции в режиме реального времени со спутника в Центр управления полетами того, что происходит на другом конце планеты, оставался еще долгий путь.
– И система ориентации начудила. Временами вместо США звездное небо снимали. Поэтому посадили аппарат досрочно. Но кое-что все-таки сняли. И пленки, которые на Землю вернули, вышли хорошо. Из района посадки их немедленно, под вооруженной охраной, переправили в генеральный штаб. Там, говорят, военные урчали от удовольствия: оказались видны и американские и натовские аэродромы с самолетами, и пусковые площадки ракет, и авианосцы, и даже можно определить марки машин на автострадах.
– Прекрасно!
– А ты почему на полигон не поехал? – задал Жора сакраментальный вопрос.
– Меня приглашали, да я отказался.
– Я слышал, что отказался, – а почему?
– Видишь ли, я теперь папаша-одиночка. Жена в парашютной сборной. А мне с сыном надо сидеть.
– Ну, гляди, не проспи все самое интересное.
А у Владика сердце защемило: и впрямь, пока супружница строит свою новую звездную карьеру, как бы ему не погрязнуть в штанишках-супчиках-сопливых носах!
Подмосковье.
Военный городок (Звездный).
Галя
Так, как жестко и даже жестоко готовили советских космонавтов – в том числе женщин – в шестьдесят втором и шестьдесят третьем годах, не тренировали больше никого и никогда. После полета Германа непонятно было, почему у космонавта возникло плохое самочувствие: из-за невесомости? Или потому, например, что в космосе отсутствует электростатическое поле Земли? И сможет ли человек вообще выдержать жизнь на орбите?
К тому же техника была несовершенной и могла в любой момент отказать: вдруг в «шарике» критически повысится температура? Или упадет давление? Или корабль сорвется в нерасчетный спуск?
Поэтому девчонок «поджаривали» – в унтах и летном обмундировании до семидесяти-восьмидесяти градусов. И в барокамере «поднимали» до пяти-шести километров. И в центрифуге вращали вплоть до десятикратных перегрузок. А когда перегрузка хотя бы пять-шесть «же» – невозможно дышать, будто пробку забивают в горло, и темнеет в глазах, и кажется, что вот-вот потеряешь сознание. Но они – никто и никогда – не жаловались и не просили остановить эксперимент. Раз жалуешься – значит, слабачка. А раз слабачка – значит, не полетишь.
А генерал тем временем пожинал сладкие плоды космических успехов – вместе с Германом уехал в США: встречаться с президентом Кеннеди и астронавтом Гленном, давать десятки пресс-конференций и выступать в ООН.
Для Гали же началось наконец самое любимое – прыжки.
Парашютная подготовка вообще считалась едва ли не самым важным элементом тренировок. Потому что (это обстоятельство тоже было, непонятно почему, совершенно секретным) советский космонавт приземлялся не внутри корабля. На высоте пять тысяч над землей его выбрасывало из катапульты, и садиться следовало на парашюте. Посадка внутри корабля оказывалась, по расчетам, слишком жесткой: можно переломаться. Однако народу, и тем более западным корреспондентам, о способах приземления не рассказывали. Считалось, что это уронит достоинство советской космонавтики и не позволит регистрировать мировые рекорды скорости, высоты и дальности полета.
Впрочем, одной тайной больше, одной меньше.
Сначала прыгать их повезли в Киржач. Скромный, милый, патриархальный аэродром – если так можно говорить об аэродроме. По краю поля – мальчишки: «Тетенька, вам помочь? Тетенька, дайте я вам поднесу парашют!» И – руководитель полетов, Николай Константинович Никитин, который всем шестерым очень доходчиво пояснил важность парашютной подготовки: «Представьте, в Полете вы прыгнули плохо, переломали себе ноги и вместо торжественной встречи на Красной площади оказались в госпитале!»
Но именно здесь, на таком любимом и долго желанном поприще, Галю подстерегала очевиднейшая неудача. Так бывает: когда чего-то ждешь, что-то очень любишь и в чем-то уверен, исподволь расслабляешься и думаешь про себя: о! это я одной левой! И вот – обычный прыжок: без задержки раскрытия, не ночью и не на воду. И – бац – сильнейший удар, и она падает не на бок, как учили и как она делала больше ста раз, – а на попу. И сразу – сильнейшая боль в копчике и позвоночнике. И она еле ковыляет до старта – а потом до общежития, где они вшестером, плюс инструкторы, проживают.
И вот – дилемма: по-хорошему, надо ехать в больницу. Рентген, пятое-десятое. А если трещина? А если снимут с прыжков? А если потом не нагонишь программу?
И она решает – терпеть. Зубы сжать и терпеть, как бы ни было больно. Ведь главное – это тот самый Полет, и если будешь на каждом шагу жаловаться, до него точно не доберешься.
А когда они вернулись в профилакторий на Чкаловскую, после отсидки в сурдокамере, после прыжков, и наконец встретились с ребятами-космонавтами, Галя увидела, что Гриша перестал ее замечать. Нет, то есть он улыбался ей – как всем девчатам, и пытался хохмить – вместе со всеми, но, показалось ей, пуще огня боялся даже случайно остаться с ней наедине. И она поняла, что его – сломали. Точнее, сломал один человек – ее генерал. И это внушало к Провотворову одновременно отвращение, презрение и даже, против воли, уважение.
А потом подошли очередные выходные, и ей дали увольнительную до вечера воскресенья. И вечером в субботу они с девочками-москвичками, Валей Маленькой и Ирой, пошагали на электричку. Валя Большая, Таня и Жанна остались в профилактории. Им в Москве некуда было ехать, и они собирались отправиться в город только на следующее утро.
