По неведомой мне причине ее заинтересовала эта тема, и она продолжала меня выспрашивать:
— Скажи-ка, а раввины принимают обет целомудрия?
Мне кажется, я залился краской.
— Нет, — ответил я. — Это только католические священники.
— Слава богу! — сказала она. — Тебе не кажется, несколько неестественно для человека отречься от этой составляющей своей натуры?
Мы обменялись с этой пленительной белокурой Лилит еще парой фраз, и до меня наконец дошло, что речь на самом деле идет не о половом воздержании, а о сексуальной свободе. Ее… и моей.
В этот момент к нам подошла Нина Беллер с подносом, полным различных закусок, которые я видел впервые в жизни.
— Я рада что вы нашли общий язык.
Нина улыбнулась, приглашая Ариэль подкрепиться.
Та оживилась.
— Нина, ты знаешь, что я неравнодушна к твоему паштету.
Длинными, изящными пальцами она взяла крекер с паштетом. Нина повернулась с подносом ко мне. Мне показалось, я узнаю маленькие квадратики копченой лососины, и я потянулся к одному из них, когда меня остановила Ариэль:
— Попробуй вот это. Это мое любимое.
— А что это? — робко спросил я.
Она ткнула в дольку дыни, обернутую каким-то непонятным мясом.
— Вообще-то, — с ударением произнесла Нина, — мне кажется, Дэнни бы предпочел яйцо с оливками.
Хозяйка деликатно подсказывала мне нужное направление, а эта девица намеренно провоцировала меня съесть что-то явно некошерное.
— Давай не стесняйся! — не унималась Ариэль. — Тебе понравится.
Иллюзий у меня не было. Это был вопиющий грех без каких-либо смягчающих обстоятельств.
Я потянулся к дыне. И должен, к своему стыду, признаться, что в тот момент меня больше беспокоил не гнев Господень, а опасность подавиться.
Наконец я унял свою совесть, протянул руку, открыл рот и как можно скорее проглотил эту… субстанцию.
Невероятным волевым усилием мне удалось привести в онемение свои вкусовые рецепторы, и я никак не воспринял то, что съел.
— Ну, как? — с улыбкой спросила Ариэль.
— Ты права. Очень вкусно, — солгал я. — А как это называется?
— Прошутто, — ответила она.
— А-а… — Я постарался придать своему голосу небрежный тон. — Надо запомнить.
— «Прошутто» по-итальянски значит «ветчина», — пояснила Нина Беллер и уплыла, оставив меня в лапах женщины, определенно являющейся воплощением греховного влечения. И целиком захватившей меня в плен.
Я новыми глазами взглянул на Ариэль и представил под ее черным шелковым платьем чувственное тело.
Ничто не удержит меня от того, чтобы соблазнить эту соблазнительницу.
* * *
Компания начала понемногу расходиться, и я посмотрел на часы. Было уже почти двенадцать. Утром в девять часов у меня лекция, а это значит, что я должен встать в семь, чтобы успеть помолиться.
Однако я был не намерен останавливаться на пороге райских врат.
— Ариэль, было очень приятно с тобой поговорить. Мы не могли бы продолжить беседу где-нибудь в другом месте?
В глубине души я еще надеялся услышать отказ.
— Может, у меня? — моментально ответила она.
Нам потребовалось не более двух минут на то, чтобы на ее итальянской спортивной машине домчаться до ее дома. Двухэтажные апартаменты располагались на верхних этажах дорогого меблированного дома в непосредственной близости от западной оконечности Центрального парка.
Пока мы ехали, она положила руку на ту часть моего тела, которой до этого касались только моя мать, могель и я сам.
В ту ночь я второй раз был посвящен в мужчины. Этот ритуал оказался более длительным, чем первый, и принес мне куда больше наслаждения.
На рассвете, шагая домой, я пытался подсчитать, сколько совершил прегрешений за последние двенадцать часов.
Я ел некошерную еду. Я пропустил утреннюю молитву — а поскольку я сейчас собирался лечь спать, то пропущу и лекции, а значит, проявлю непочтение к своим учителям. Но хуже всего было то, что я поддался греховному влечению. Я просто погряз в грехе.
И никогда еще я не был так счастлив.
26
Дебора
Дебора сидела на крыльце шрифа, наслаждаясь ароматом жасмина в вечернем воздухе. В доме, под звуки «дуби-дуби-ду» Фрэнка Синатры на волнах «Голоса Мира», ее подруги предавались беспечной болтовне, писали письма родителям и своим парням.
Ее взор был устремлен на здание конторы кибуца. Оно стояло в трехстах ярдах ниже по склону холма, полого спускающегося к Галилейскому морю.
Ее уединение нарушил незнакомый мужской голос:
— Ты, наверное, Дебора?
Она быстро обернулась и увидела рядом с собой невысокого, жилистого молодого человека в военной форме с эмблемой ВВС на погонах.
— Прости, если я тебя напугал, — сказал он по-английски с сильным акцентом. — Я знаю, сегодня кибуц голосует за твой прием. Отец мне сказал, ты волнуешься, вот я и пришел тебя поддержать. Кстати, я Ави, сын Боаза и Ципоры.
— Понимаешь, выборы ведь не простая формальность, — сказала Дебора, оправдывая свой мандраж.
— Понимаю, конечно, — согласился Ави. — Меня будут принимать только после армии.
Он улыбнулся и добавил:
— Можно тебе задать личный вопрос?
— Смотря насколько «личный».
— Улла еще здесь?
Дебора вздохнула и подумала: «Типичный израильский Казанова!» А вслух сказала:
— Тебе повезло. Улла в доме. Она уезжает только на следующей неделе.
— Спасибо, — сказал Ави и направился в дом. — И перестань так волноваться!
Через полчаса до Деборы донеслись голоса и шум отодвигаемых стульев — это закончилось общее собрание членов кибуца.
Не прошло и нескольких минут, как на склоне холма показался коренастый силуэт Боаза, светившего фонариком в сторону Деборы. Он запыхался, но сумел выпалить:
— Дебора, докладываю официально: ты теперь хавера[29].
Что означало, что прием состоялся.
Он крепко ее обнял, приподнимая от земли, и она подумала: «Наконец-то я больше не сама по себе».
В ознаменование своего полноправного членства в кибуце Дебора на следующий день была отправлена на кухню мыть котлы.
И какие котлы! Это были скорее алюминиевые бочки. Когда она с товарищами по несчастью расправилась с первыми шестью, правая рука у нее уже просто отваливалась.
