— Ну и ладно! — жизнерадостно провозгласила Ирка и зачем-то победно обернулась на остановочный люд. — А мы ведь победили, правда? Оу, Симорон! Теперь и я себе мороженое куплю.
Они уже пошли по тротуару, весело скользя по его прополосканной водой, как после летнего дождя, горбатой спинке. Солнце обливало их теплом, легкомысленное платье Людочки развевалось, и она ощущала, что сто первый удар по орешку уже кто-то сделал. И оказалось совсем не больно, а легко и приятно!
Наперерез им прошли два мужика, по тропинке от входа в поликлинику, и один засовывал в папку темные, страшноватые листы рентгена. До девушек донесся недовольный голос одного из них:
— …А я ей говорю: «На хрен мне ваш больничный?! У нас там нулевой цикл заливают, сваи бьют, а я на койке прохлаждаться буду?!»
Ирка, тоже услышавшая это, зажмурилась и толкнула Людочку локтем:
— Вот видишь? Кому-то больничный был не нужен!
— «Полочка»! — вскрикнула Людочка. — «Полочка» сработала!!! Вау!
И они обе громко расхохотались, не обращая внимания ни на что. До слез, до колик. А потом шли по Морскому проспекту, мимо утопающей в зелени коробки Дома ученых, и радостно пели, дурашливо подвывая: «Оу, Симорон, родной! Я иду к тебе босой…»
История с больничным на самом деле являлась частью хитрого плана. Через два часа Людочка появилась в институте, в кабинетике завхоза, дерзко, даже нагло, предъявила больничный. У завхоза глаза полезли на лоб: девушка за всю свою историю работы никогда ничем, ни зимой, ни летом, не болела. Но больничный пришлось проглотить.
И Людочка вышла на крыльцо, где на скамейке ее поджидала Ирка.
Подруга не только успела покормить своих «бесхвостых павианов» и сдать их временно соседке, но переоделась и сменила наряд сама. Людочке она отдала свое лучшее черное платье.
— При чем здесь «в жару такое не носят»?! Это самый писк! Коктейльное платье. Ты будешь выглядеть, как Тиффани в «Римских каникулах». Или там Одри Хепберн? Неважно!
Платье открывало выемку на груди Людочки, совершенно белые худые плечи с родинкой и ноги, практически до самого бедра, до так же пожертвованных ей трусиков. В таком одеянии Людочка чувствовала себя голой. Чего, собственно, Ирка и добивалась. Сама же она выбрала, как она выразилась, «наряд Селин Дион на австралийских гастролях»: бежевые джинсики-капри до середины крепких, мускулистых икр и белый, тончайший пиджак, застегивавшийся на одну пуговицу и дававший возможность увидеть, что под пиджаком груди Ирки распирают черный лифчик — верхнюю часть кружевного набора, честно разделенного на двоих. В придачу Ирка произвела над Людочкой экзекуцию: покрасила ногти на руках и ногах желтым лаком. Теперь девушка с полным изумлением рассматривала свои конечности. Но если к лаку на ногтях рук она, в общем-то, привыкла, сама по-первости делала маникюр, то ее босые ступни с желтыми точками казались совсем чужими и вроде бы не такими страшными и большими — даже изящными.
— Вперед! — властно сказала Ирка, показывая в сторону автобусной остановки. — К победе! К победе Всемогущего ВКМа.
— Боже мой… в город?! Ирка, ты сдурела. Нас поймают.
— Ага. И налысо постригут! Не дрейфь! Там у меня знакомый есть, на набережной. В культурно-досуговом центре. Там и будем тебе вправлять гармонию. Гармонь-и-Я.
Мало-помалу бесшабашное настроение овладело и Людочкой. В маршрутке они хохотали, как безумные, и задирали сидящих напротив двоих пузатых дядечек. Один все жалел, что ему не семнадцать лет, а другой пытался взять у Ирки телефон. Тем более что та вдохновенно наврала, будто бы она танцует в стриптизе, и, хлопая огромными ресницами, удивлялась: а что тут такого? Нормальная работа, гармония женского тела…
Из совершенно деморализованной и шокированной маршрутки они выбрались на Речном вокзале и пошли вниз — не по лестнице, а по изрядно потоптанной, но еще мягкой траве газона.
Иркин знакомый, унылый мужик с запорожскими усами, выдал под расписку потертый аккордеон с бесчисленными кнопками. Спросил с подозрением:
— А что… у нас сегодня народное гуляние, что ли? Вы тока машину-то верните.
— Вернем, дядя Лева! — легко пообещала Ирка. — Сторицей. И гуляние будет.
Они пошли от павильона Культурно-досугового центра, приютившегося в торце Речвокзала, по набережной. Здесь, в разгар дня, было довольно пустынно: тинэйджеры еще отсыпались дома после похода по злачным местам или же жарились на пляжах. Несколько больших шатров-эстрад были пусты, за чугунным плетением старого забора золотисто катила свои воды Обь. Речные теплоходики проскакивали мимо, трепеща флажками, аркады Октябрьского моста плавали в синей дымке; вдали, у моста Дмитровского, копались в синеве неба тонкие пинцеты кранов порта. Гладкий, недавно уложенный асфальт набережной подставлял под подошвы свои крупные горячие зерна. Остро пахло рекой. Этот свежий запах, напрочь лишенный бензиновых примесей, щекотал ноздри. Людочка щурилась на солнце. У нее никогда не было противосолнечных очков, потому что она просто никогда не гуляла вот так, по набережной, — летом.
— А-фи-геть! — воскликнула Ирка, тоже щурясь, хоть и была в больших синеватых очках-каплях. — Подумать только! Я, мать двоих детей, дважды разведенная, иду с аккордеоном босиком по набережной, и мне по фигу! По фигу, по фигу! И ничего не надо делать, никуда бежать…
— А я?
— А ты-то идешь на законных основаниях. Ты — Царевна, у тебя еще все впереди.
— Что «впереди»? Двое детей и два развода?!
— Да ну тебя! Все, не будем о грустном. Нельзя разрушать ВКМ. Давай бисер помечем.
— В слова, что ли, поиграем?
— В города! Ха! Идем по наБЕРЕЖной. Значит, идем бережно. Поняла?! Ногами не шаркай… привыкла тоже…
— Это ты шаркаешь. А я как раз привыкла без каблуков!
— Разговорчики отставить! Мы веСЕЛИМСЯ. То есть мы должны тут поселиться Так! Все, что декларируется в ВКМ, должно исполняться немедленно… Ложись!
И Ирка с криком плюхнулась прямо на газонную траву, не дойдя десяти метров до эстрады. Людочка со страхом посмотрела на ее светлые капри.
— Ирка! Грязно же! Давай до шатра дойдем!
— Да ну его! Там темно, мухами пахнет… и прокисшим пивом. Кстати, доставай мое пиво. Я заслужила!
Людочка покорно устроилась рядом с подругой и с ужасом поняла, что в этом платье как ни садись — получается сплошной разврат. Из-за выреза ее голые ноги все равно высовывались на всеобщее обозрение, обнажая даже изгиб тощего бедра. Понаблюдав, как подруга судорожно пытается принять целомудренную позу, Ирка с хохотом повалилась на траву спиной, задрав коленки.
— А ты ничего выглядишь, мать! — просмеявшись, высказалась она. — Очень даже сексуально. Пастушка на траве…
— Тьфу на тебя!
Скоро они обнаружили, что тень от двух березок передвинулась, наползла на них и устроила некий шатер. Ирка отпила пива из жестяной банки, сохранявшей свой бочок еще морозным, жгучим, сладко облизнула красивые губы и отважно рванула меха аккордеона:
