И в дымке полуденного сна она видела замки и венцы вместо коттеджей и стеганых покрывал.
Когда она проснулась и обнаружила, что Малкольм готов продолжать, она подчинилась — лишь бы только не думать о том, что означал ее сон, до тех пор, пока логика не вернется и не спасет ее от знамений.
Глава двадцатая
14 октября 1812 года
Со дня свадьбы прошло две недели, но Эмили все еще ощущала себя нелогичной. Она знала, каково это — жить во сне, именно так она чувствовала себя всякий раз, когда очередная история стекала, словно кровь, с ее пальцев на бумагу, рвалась наружу с каждым вздохом.
Но в ее прошлой жизни сны и мечты обычно блекли, как только она переставала писать и проводила немного времени с семьей. С Малкольмом она все время находилась на грани странного волшебного мира и падала в эту сказку от каждого жаркого взгляда его серых глаз, забывала обо всем, кроме желания упасть в его объятия.
Это смущало ее. Эмили Стонтон никогда не вела себя подобным образом. По-видимому, когда она стала леди Карнэч, ее поведение изменилось так же безвозвратно, как и имя.
Малкольм теперь сидел рядом с ней, управляя парным двухколесным экипажем, который нес их к особняку Фергюсона и Мадлен. Сидя рядом, она хотя бы не могла смотреть ему в глаза. Можно было притвориться, что она еще способна на какие-то чувства, кроме возбуждения, и может задуматься о будущем более отдаленном, чем следующий день.
Когда она думала о будущем, путь представлялся сам — хозяйка дома, мать, вдова, одинокая пожилая дама, и это пугало ее. Эмили не хотела думать об этом сегодня, особенно в такую прекрасную погоду. Для визита они выбрали солнечный день, было теплее, чем обычно, с легким намеком на тучи на горизонте. В такой день можно было безопасно наслаждаться моментом и игнорировать все остальное. Пока они с Малкольмом оставались в Шотландии, можно было притвориться, что она наслаждается блаженным отдыхом, а не делает первые шаги по пути жизни, которой не выбирала.
— Вон особняк Фергюсона, — сказал Малкольм, ослабляя поводья.
Она прикрыла глаза от солнца.
— Но он такой…
— Маленький? — продолжил Малкольм. — Не у всех кланов есть собственный замок, дорогая.
— Нет, размер вполне приличный, но он куда проще, чем я ожидала, — сказала Эмили. Дом, стоявший в полумиле от них, был лишен каких бы то ни было украшений, в нем не было шпилей и башен, которыми выделялся особняк Фергюсона в Лондоне.
— Только не позволяй Фергюсону услышать, что называешь его дом простым, — посоветовал Малкольм. — Пусть этот дом меньше его английских владений, Фергюсон им восхищается.
— Я уверена, что не оскорблю дома герцога.
Малкольм взглянул на нее.
— До сих пор не понимаю, почему вы друг друга так презираете.
— Я не презираю его, — возразила Эмили.
— Правда?
На свадьбе Фергюсон был идеально вежлив. И Эмили не могла не признать, что они с Мадлен счастливы вместе.
Это она и ответила Малкольму.
— Фергюсон — мой кузен по этому браку и твой близкий друг. Я с удовольствием украду его овец, но не буду оскорблять его в его же собственном доме.
Даже несмотря на ветер, от его смеха у Эмили зазвенело в ушах.
— Скажи лишь слово, дорогая, и мы бросим все и станем разбойниками. Через год нашу банду будут бояться во всех Шотландских нагорьях.
Она рассмеялась вместе с ним. Но от слов сжалось сердце.
— И ты действительно останешься здесь? Покинешь Лондон?
Эмили посмотрела на него. Лицо Малкольма стало строгим, он нахмурился:
— Если бы только я мог. Но…
Он замолчал. А если и закончил фразу, слова унесло ветром.
* * *
Мадлен позвонила к ленчу, как только они приехали. Она уже пять месяцев была герцогиней, но Эмили до сих пор странно было видеть, как сестра распоряжается обществом, а не стоит поодаль от собравшихся. Вышедшая из моды столовая в Нагорьях, продуваемая множеством сквозняков, была совершенно не похожа на театры Ковент-Гарден и те места, где Эмили привыкла ее видеть, и все же каким-то образом Мадлен идеально в нее вписалась.
— Как тебе наш десерт, Милли? — спросила Мадлен.
Это был какой-то пудинг, довольно вкусный, но Эмили больше смотрела по сторонам, чем пробовала его.
— Я слегка отвлеклась, прости. Все было чудесно.
Малкольм стащил ложку угощения с ее тарелки под хихиканье сестры Фергюсона, Мэри.
— Не стоит оставлять его на тарелке, — сказал он. — Фергюсон известен своей бережливостью.
Комната, казалось, подтверждала его слова — древними вылинявшими гобеленами и потертым ковром. Но сшитый идеально по мерке костюм Фергюсона и его сияющие ботфорты говорили совсем противоположное.
— Бережлив я только в горах, и то лишь для того, чтобы не вдохновлять соседей на новые кражи, — прорычал он.
Малкольм отсалютовал бокалом в сторону Мадлен.
— Герцогиня, если в Лондоне объедки вкуснее, я действительно надеюсь на то, что вы пригласите нас в дом Ротвела сразу по приезде.
Мадлен рассмеялась.
— Только знай, что в Лондоне, в доме Ротвела, слуг хватит на батальон. А наш дворецкий считает ложки куда лучше, чем пастухи Фергюсона считают овец.
Эмили почти не запомнила вкуса еды, которую съела, но сам ленч оказался лучшим из развлечений за долгие годы. Мадлен уже привыкла к своей роли, умело управляла слугами и поддерживала живой разговор. Это было довольно легкой задачей в знакомой компании — собрались лишь их две семейные пары, а также Элли, Мэри и Кейт. Но Эмили уже видела ту хозяйку, которой со временем станет Мадлен. Она всегда обладала нужными чертами характера, а ее любовь к Фергюсону позволила ей расцвести.
Когда Фергюсон встал, Малкольм отложил свою ложку.
— Леди, не оставить ли вас посплетничать? — спросил он.
— Уверена, мы найдем темы куда серьезнее простых сплетен, — сказала Мадлен.
— Что ж, тогда вы лучше меня, потому что я собираюсь вытащить из МакКейба все последние слухи.
Мадлен улыбнулась мужу. И Эмили увидела проблеск чувства на ее лице, очень быстрый, почти сразу же скрытый улыбкой. Так могла бы смотреть Персефона на Гадеса над тарелкой гранатовых зерен — словно она безразлична ко всем другим мужчинам и никогда не выберет иной судьбы.
Эмили задумалась о том, что говорит ее лицо, когда она смотрит на Малкольма. В его глазах она видела темного любовника, готового ее поглотить. Его улыбка говорила, что он хочет ощутить ее вкус, а его голос, когда он сказал ей не скучать, звучал довольно противоречиво. Малкольм хотел, чтобы она думала о нем, когда будет встречаться с друзьями, хотел, чтобы она не думала ни о чем, кроме возвращения к нему.
