– Слава Богу, – прошептала она наконец.
– Я рад, что ты смогла кончить, Эдит. Я очень счастлив за тебя.
– Слава Богу, оно ушло. Я должна была его проворонить. Он понуждал меня к оральной любезности.
– Что..?
Прежде чем я успел спросить что-нибудь еще, он оказался над моими ягодицами, его идиотское мурлыканье взвыло до психотического скулежа. Шов впился мне между волосатых ляжек, столь оригинальным способом мягко поддерживая мои испуганные яички. Я слыхал о том, что такие вещи случаются, и знал, что буду оставлен в ожесточении и отвращении к себе. Как цианистая бомба, брошенная в газовую камеру, Д. В. выпустил комок Крема Специальной Формулы на мускульную расщелину, над формами которой я так трудился. Жар моего тела растопил крем в струйку, которая размазалась по постыдному входу, несколько удобных латексных присосок возбуждающе прижались ко мне там и тут. Эластичная Насадка, похоже, жила своей жизнью, а Удачные Ремешки все раздвинули, и я чувствовал, как кондиционер прохладно испаряет пот и крем с крошечных поверхностей, о существовании которых я и не знал. Я был готов лежать там дней десять. Я даже не удивился. Я знал, это будет неутолимо, но был готов покориться. Я слышал, как Эдит слабо зовет меня; резиновая прокладка вытянулась по всей длине. Потом я не слышал ничего. Будто тысяча секс-философов трудились надо мной в идеальном взаимодействии. Возможно, я закричал при первом толчке Белой Дубины, но Крем Специальной Формулы продолжал поступать, и, полагаю, присоска применялась для сбора испражнений. Он мурлыкал у меня в ушах, как гипсовые губы.
Не знаю, сколько он копошился в моих органах.
Эдит переключила его на минимум. Она была не в силах на меня взглянуть.
– Ты счастлив, Ф.?
Я не ответил.
– Мне сделать что-нибудь, Ф.?
Возможно, Д. В. ответил сытым жужжанием. Он втянул в себя Американские Шнурки быстро, как итальянец в пиццерии, присоски перестали сосать, мою мошонку бесцеремонно уронили, и машина скользнула от дрожащего мясного куска моего тела. Полагаю, я был счастлив…
– Мне выдернуть шнур, Ф.?
– Делай что хочешь, Эдит. У меня нет сил.
Эдит дернула за шнур. Д. В. содрогнулся, замолчал и остановился. Эдит вздохнула с облегчением, но преждевременно. Д. В. принялся оглушительно свистеть.
– В нем батарейки?
– Нет, Эдит. В нем нет батареек.
Она спрятала груди за скрещенными руками.
– Ты хочешь сказать..?
– Да. Он научился питаться сам.
Эдит забилась в угол, а Датский Вибратор двинулся к ней. Она согнулась в странной позе, будто пытаясь спрятать пизду между бедрами. Я не мог пошевелиться в луже желе, где меня изнасиловали бесчисленные усовершенствования. Он лениво двигался по комнате, таща за собой ремешки и присоски, как гавайскую рубашку из травы и лифчиков.
Он научился питаться сам.
(О Отец, Безымянный и Свободный от Определений, выведи меня из Пустыни Возможного. Я слишком долго имел дело с Событиями. Слишком долго пытался стать Ангелом. Я гнался за Чудесами с мешком Власти, чтобы насыпать соли им на дикие Хвосты. Я пытался укротить Безумие, чтобы украсть его Информацию. Я пытался запрограммировать Безумие в Компьютерах. Я пытался создать Благодать, чтобы доказать, что она существовала. Не наказывай Чарльза Аксиса. Мы не видим Доказательств, потому растягиваем Воспоминания. Дорогой Отец, прими это признание: мы не учили себя Принимать, потому что верили, что не существует Того, что Принимать, и не могли вытерпеть этой Веры).
– Помоги, помоги мне, Ф.
Но меня прибило к полу дрожащим гвоздем, шляпкой которого был мой анус.
Он продолжал двигаться к ней. Эдит же, вжавшись спиной в правый угол, сползла в беззащитную сидячую позу, ее великолепные ноги раздвинулись. Окаменев от ужаса и предвкушения отвратительных вибраций, она была готова подчиниться. Я видел множество отверстий, но ни у одного никогда не встречал такого выражения. Мягкие волосы были отброшены от мокрых губ, как солнечные лучи Людовика XIV[196]. Губы раскрывались и сжимались, будто кто-то играл с объективом. Датский Вибратор медленно взобрался на нее, и вскоре дитя (Эдит было двадцать) ртом и пальцами делала такие вещи, каких никто, поверь мне, старый друг, никто никогда с тобой не делал. Возможно, именно этого ты от нее и хотел. Но ты не знал, как ее вдохновить, и в этом не было твоей вины. Этого никто не мог. Именно поэтому я старался вывести еблю из нашего общения.
Все надругательство длилось, наверное, минут двадцать пять. Прошло меньше десяти минут, а она уже умоляла эту штуку поработать у нее под мышками, показывала, какой сосок голоднее, поворачивалась, чтобы подставить ему тайные розовые уголки – пока не начал командовать Датский Вибратор. И тогда Эдит, совершенно счастливая, превратилась в груду плоти, соков, экскрементов и мускулов, насыщающую его аппетит.
Конечно, смыслы ее наслаждения грандиозны.
Датский Вибратор ускользнул от ее лица, открыв ее измученную нежную улыбку.
– Останься, – прошептала она.
Он взобрался на подоконник, низко урча, звук поднялся до резкого стона, и он рванулся сквозь стекло, разбив его и рассыпая за собой осколки причудливым занавесом.
– Пусть он останется.
– Он ушел.
Мы дотащили свои чужие тела до окна. Полная запахов липкая тропическая ночь подула в комнату, а мы высунулись из окна и увидели, как Датский Вибратор ползет по мраморным этажам гостиницы. Добравшись до земли, он пересек парковку и вскоре достиг пляжа.
– О Боже, Ф., это было прекрасно. Потрогай.
– Я знаю, Эдит. Потрогай.
Любопытная драма начала разворачиваться под нами на пустынном песке под лунным светом. Пока Д. В. медленно направлялся к волнам, вламываясь в темные цветы на ярком берегу, из рощицы пальм-привидений показалась фигура. То был мужчина в безупречных белых купальных плавках. Не знаю, бежал ли он, чтобы перехватить Датский Вибратор и насильственно его отключить, или просто хотел ближе рассмотреть его необычайно грациозный путь в Атлантику.
Какой нежной казалась ночь – будто последний куплет колыбельной. Уперев одну руку в бедро, другой потирая лоб, крошечная фигурка под нами, как и мы, наблюдала спуск прибора в огромные морские валы, смыкавшиеся над его светящимися присосками концом цивилизации.
– Он вернется, Ф.? К нам?
– Неважно. Он где-то в мире.
Мы стояли рядом в окне, две фигуры на ступеньке высокой мраморной лестницы, уходящей в огромную безоблачную ночь, не опираясь ни на что.
Ветерок с моря тронул прядь ее волос, и я щекой почувствовал крошечное касание.
