1 января — 1 октября 1978 года «А» — Алфавит
Три года прошло.
Почти.
Господи, как летит время! Особенно если нечем заняться. Когда тебе всего три года с небольшим, ты даже не можешь погоревать как положено. Все, что с тобой случается в этом возрасте, ты воспринимаешь как норму; просто не знаешь, что может быть и по-другому.
Конечно, я тосковал по Виски и Элизабет, но у меня оставались Винсент с Хеленой, мистер Гудли с сестрой Макмерфи, Альфред с Чокнутой Наной Мэгз и Виктория с Ребеккой.
И ублюдок Бобби.
Я прямо на стенку лез, когда он называл меня «сиротой», «несчастным Алексом» или «одиночеством в квадрате». Тогда я особенно остро желал, чтобы случилось так, будто родители не умерли, оставались бы со мной и мы уехали бы из этого дома в какую-нибудь другую часть света, как можно дальше от Бобби.
Но Винсент и Хелена были очень добры ко мне.
Они усыновили меня, правда, в то время я не имел понятия, что это значит. Впоследствии я узнал это, но будь я проклят, если могу с уверенностью сказать, что это было к лучшему.
На Рождество 1978 года Винсент подарил мне дневник и с тех пор взял за правило делать это ежегодно. Сказал, что записывать то, что со мной происходит, очень важно и в будущем это поможет мне пережить горе от потери моих родителей.
Потрясающе.
Я-то мечтал о большой коробке с конструктором или о химическом наборе. Но нет, я получил этот вшивый дневник. Однако я вынужден признать, как мне это ни противно, что он был прав. Много лет спустя, когда я попытался вспомнить, как все тогда было, мои записи очень мне пригодились.
Помогли мне вспомнить, как сильно я ненавидел Бобби, вспомнить все, что он делал, чтобы доконать меня. Вроде стишка о моих родителях, или угроз, которыми он запугивал меня почти каждый вечер, или того случая, когда я расквасил ему нос и был за это наказан. А если по правде, то этот подонок нарочно ковырял свой нос, пока из него не пошла кровь, и тогда он размазал ее по лицу и сказал, что наябедничает взрослым, будто это я сделал, чтобы меня наказали. Ну я и подумал, что если меня все равно накажут, так уж лучше за то, что я действительно совершил.
Ну и двинул ему.
И меня наказали.
Но оно того стоило.
МАЙ
После того как мои родители умерли, Бобби каждый год открывал подарки, которые я получал в день рождения. Его мелкие гадости приводили меня в бешенство, пока я не сообразил, что именно этого он и добивается. Тогда я стал притворяться, что они меня не трогают, и это приводило в бешенство уже его, а мне становилось легче.
В 1978-м Винсент с Хеленой подарили мне фотоаппарат, старый, совсем не такой, какие были у мамы и папы. Винсент сам зарядил пленку и показал мне, как аппаратом пользоваться — как открывать его, выдвигать мехи и объектив, устанавливать затвор и диафрагму. После этого мы решили сфотографировать всех домочадцев.
Для Винсента это было, понятное дело, совсем не просто, так как он по-прежнему притворялся незрячим. О том, что на самом деле он видит, знали только Хелена, Гудли и я. Однажды я спросил его, зачем он притворяется, и он ответил, что это забавно и что, затеяв этот розыгрыш, он уже не может идти на попятную. Феномен поистине уникальный: слепой человек, создающий произведения изобразительного искусства. Он сказал, что иногда даже чувствует себя как слепой, и потом, все верят в это, и если он скажет им, что это не так, то получится, что он все время водил их за нос. Они могут это неправильно интерпретировать.
Уморительно было смотреть, как он фотографирует членов семьи, притворяясь, что не видит их, и тычет камерой туда и сюда, пока я не направлю ее куда надо. Хелена закатывала глаза из-за того, что он в своем дурачестве уже не знал меры. Но остальных это вроде бы не раздражало. Наверное, они сочувствовали человеку, который, как они думали, обречен вечно пребывать в темноте.
Хорошо, что он хотя бы из инвалидного кресла выбрался. Винсент растянул этот процесс до невозможности, изображая, как он с огромным трудом мало-помалу учится ходить. Это был звездный час сестры Макмерфи. Ведь это она твердила, что он будет вечно прикован к креслу, если не начнет тренироваться, и обещала работать с ним по часу ежедневно, пока он не поднимется и не станет свободно передвигаться.
Это было еще то представление. Четыре месяца Винсент ковылял на шатающихся ногах, падая через каждый метр с гримасой боли, удлиняя свои прогулки на один шаг ежедневно со слезами радости на глазах, делая медленные, но несомненные успехи.
Просто подвиг.
Я думаю, однако, что он решил снова встать на ноги, потому что ему надоело быть пленником инвалидного кресла. Каждый день его катили в гостиную и оставляли перед камином рядом с Альфредом и его дымовыми кольцами, дабы все инвалиды были собраны в одном месте под присмотром — так оно надеж нее. Если бедному Винсенту хотелось поработать в мастерской, он был вынужден тайком пробираться по собственному дому глубокой ночью, когда все засыпали. Кроме того, он замаялся без конца снимать и надевать свою любимую пижаму. И правда утомитель но: раздевшись перед сном, в час ночи снова одеваться и идти в студию, а в семь утра спешить обратно в постель только для того, чтобы тебя вскоре опять подняли и запихнули в инвалидное кресло на весь день.
К тому же вряд ли он испытывал большое удовольствие, когда сестра Макмерфи каждое утро и каждый вечер забрасывала его себе на плечо, чтобы снести его вниз или поднять вверх по лестнице.
Сильная была женщина, ничего не скажешь. Это и по виду ее было ясно.
Как я уже говорил, очень немногие знали правду о состоянии зрения Винсента, и я был в их числе. И потому, помогая ему фотографировать всех домашних, я испытывал необыкновенную гордость: я был посвящен в секрет.
А Бобби не был.
Всякий раз, когда наступала моя очередь снимать, я старался сделать так, чтобы Бобби не попадал в кадр, а если попадал, то выглядел бы глупо. Я злорадствовал, рассматривая фотографии, на которых получилась только половина его лица.
Винсент однажды рассказал мне, как Виски учил его отличать хорошую фотографию от плохой. Надо попробовать сочинить историю, основываясь на том, что на снимке изображено, и чем интересней история, тем он лучше.
Я решил, что я хороший фотограф, — а может быть, я просто хорошо сочинял истории. Мама с папой были, должно быть, очень хорошими фотографами, потому что по их снимкам сочинялось очень легко.
Винсент тоже любил придумывать истории по их фотографиям. В выходные дни мы обычно доставали старый сундук, стоявший у меня под кроватью. Когда-то Виски возил его в своем фургоне и держал в нем чучело Джаспера, но я хранил там все его лучшие фотографии, а Джаспера поставил под кроватью рядом. Виски говорил, что в этом пиратском сундуке у него сокровища — воспоминания.
Иногда глубокой ночью, если я был уверен, что Бобби крепко спит, я открывал сундук, забирался в него и засыпал в окружении папиных воспоминаний.
