— Прекрати ныть. Я дам тебе самую лучшую кобылу.
— А если она меня сбросит?
— Главное — не бояться упасть. Лошади — чуткие животные. Не давай им почувствовать свой страх.
— Я не смогу.
— Сара... Ради бога!
Херман помог Саре сесть верхом, и она тут же вцепилась обеими руками в мягкую белую гриву. Лошадь в нетерпении била копытом.
— Я определенно сошла с ума.
— Ничего подобного. Просто ты живая.
— И сумасшедшая...
Херман вскочил на красавца коня.
— Готова?
Сара нерешительно кивнула.
— Вперед!
Лошади знали дорогу. Оставив позади поместье, они поскакали по тропе, ведущей в бесконечную долину. Пастбища купались в лунном свете, банановые рощи дремали, кофейные деревца тянули к небу раздвоенные стволы. Всадники поднялись к Моро-де-ла-Фелисидад, откуда открывался вид на исток реки Ла-Вьеха. Вокруг стояла тишина.
Внезапно конь Хермана галопом пустился вниз, белая кобыла Сары бросилась за ним.
— Держись крепче, будет здорово, — крикнул Херман, подставляя лицо ночному ветру.
— Хермаааан...
Кони в такт неслись по мокрой от росы траве. Река, ветхий дощатый мост, головокружение, страх, бешеный стук сердца, стук копыт по дрожащему дереву, ужас, плеск адреналина в крови...
Сара была в восторге. Ее страхи без следа растворились в бешеной скачке.
Постепенно лошади перешли на шаг и остановились на широкой поляне. Над орхидеями и густым мхом, покрытым крошечными белыми цветами, кружились сотни ночных бабочек. Искаженный лунный диск качался на поверхности воды. Это и был рай на земле.
— Здесь... чудесно, — выговорила Сара, справившись с дыханием.
— Об этом месте никто не знает, — сообщил Херман. — Знаешь почему? Потому что никто не отважится перейти через мост. Его называют мостом смерти. Говорят, что тот, кто через него перейдет, уже не вернется назад. Но это не так — вернется, но другим.
Они спешились. Какой дивный свет! Как хочется снова быть молодой.
— Хочешь выпить? — предложил Херман и достал из кармана куртки флягу с водкой. Сара сделала большой глоток. Недаром водку называют огненной водой. От нее в горле настоящий пожар.
Хозяин плантации расстелил куртку на полу и пригласил свою гостью сесть.
— Что творится с твоей жизнью, Сара?
— Почему ты спрашиваешь?
— У тебя все видно по глазам. В них какая-то... растерянность. Это из-за твоего мужа?
— Пожалуйста, не надо портить такую прекрасную ночь.
— Невысказанная боль никуда не уйдет.
— Давай поговорим о другом.
— Я моложе тебя, но и мне довелось кое-что повидать в этой жизни... В том числе предательство.
— Иногда мне хочется онеметь, Херман. Только смотреть и молчать. Я не хочу ни о чем судить, я устала принимать решения. Я никто, просто грешное и слабое человеческое существо.
— Ты так говоришь, потому что тебя обидели.
— Мне хотелось бы остаться здесь, в этом месте, о котором никто не знает и в котором столько жизни. Смотреть, как день сменяет ночь, любоваться звездами... Лежать камнем на речной отмели, чтобы вода ласкала меня и потихоньку растворяла, пока я совсем не исчезну. Раствориться в реке и скалах. Стать звуком, тишиной... Ничем.
— Ты можешь остаться. Я же говорил, мой дом - твой дом. Только... Это не дело. Ты бежишь от реальности. Еще один репортаж не решит твоих проблем.
— Это все, что у меня есть. Моя камера.
— Здесь ты ошибаешься, хотя я давно собирался сказать тебе, что ты удивительный фотограф. Твои снимки... В них столько смыслов. Это может показаться странным, но они мне очень помогли. Так что я всего лишь пытаюсь вернуть тебе долг.
За разговорами содержимое фляги постепенно иссякало, и мысли собеседников начинали путаться Внезапно Херман начал раздеваться прямо на глазах у Сары, не испытывая ни капли стыда.
— Эй!.. Что ты делаешь? — удивилась художница.
— Ты непременно должна попробовать, — заявил Херман, взбегая на большой камень. — Вода здесь чудесная.
С этими словами он нырнул, с шумом взметнув в воздух фонтан брызг.
— Иди сюда! — Голос Хермана послышался откуда- то из-под спускавшихся в воду зарослей.
Алкоголь начинал действовать. Сара уже не раздумывала. Какая разница, сколько ей лет? Кого волнует, что ее грудь неидеальна? Что такого, если ее увидят голой? Куда подевалась Сара шестьдесят восьмого года?
Художницу охватило приятное безразличие. Прошлое потерялось где-то в лабиринтах памяти. Забыть его на время, а то и навсегда. Не думать... О смерти, идущей по пятам.
— Иди сюда, Сара, — снова позвал Херман.
Оставив одежду на берегу, Сара бесстрашно бросилась навстречу струям теплого ветра. Краткий как миг полет. Жизнь, падение и смерть. Ночной воздух охватил ее тело... Сладостное безразличие. Быть или не быть... Не имеет значения. Издалека послышался голос Хермана:
- САРА, БЕРЕГИСЬ!
Вода, вода, вода, вода... удар; руки коснулись дна. Рыбы, зеленоватый свет, мох... Немыслимая легкость... Покой. Тихий омут. Тишина. Ничего, ничего, ничего... И вдруг губы Хермана, пытавшегося вдохнуть воздух в ее легкие... Сара пришла в себя.
Двое нагих людей валялись на траве. С дерева на них равнодушно глядела сова.
Сара повернулась к Херману, и их взгляды пересеклись. Никакой Сары Миллер больше не существовало, осталась женщина без возраста и вне времени.
— Закрой глаза, — сказал Херман.
Сара подчинилась. Ее лицо, обрамленное мокрыми волосами, вновь показалось Херману нежным, молодым и прекрасным. Словно вместе с тревогами уходили годы.
— Если бы ты знала, какая ты красивая. Сонная.. Заблудившаяся в собственном сне.
Ночь укрывала обоих одним пологом. Бабочки кружились над Сарой, оставляя на ее теле разноцветную пыльцу.
Ей не хотелось открывать глаза. Нет, ни за что. Забыть саму себя... Перестать чувствовать. Раствориться.
48
Ключ. Ключ неизвестно от чего. Ключ, который держала в руках Сиенна... Что бы это могло означать?
Мазарин как безумная металась по дому, недоумевающая кошка следовала за хозяйкой по пятам. Девушка открывала шкафы, выдвигала ящики, передвигала мебель, перебирала одежду, перекладывала старые счета. Поднималась и спускалась по лестнице, упрямо исследуя каждый угол. Ничего.
Оставался подвал.
Прихватив фонарь, Мазарин спустилась в темное, затхлое помещение, пропахшее плесенью и жутью. Луч фонаря метался по стенам, один за другим освещая углы: ничего интересного. Покрытые паутиной и пылью школьные тетрадки. Ржавая коробка из-под печенья с фотографиями спящих людей — или мертвых: существование Святой доказывало, что граница между жизнью и смертью порой бывает очень зыбкой — и коллекцией открыток девятнадцатого века с видами Парижа. Снова ничего.
