– Как это – деньги?
– Да, может быть. Может, тут скрывается какое-то идиоматическое выражение, похожее на наше, – мы же говорим, когда хотим намекнуть на чье-то бедственное положение, что такой-то «уже по горло в воде». А может, твой мистер Динг-Данг-Донг хотел сказать, что ему «перекрыли воду»? Надо попробовать позвонить еще раз. – Я жду звукового сигнала после женского голоса. И, дождавшись, оставляю свое сообщение: к нам заходил некий Роберт Вандербильт, который фотографировал всю квартиру, но мы надеемся, что, впустив его, поступили правильно.
– Теперь ты довольна? – Я хватаю стакан, но он уже пуст.
– Это была совершенно необходимая мера, – говорит она. – Правда.
– Вандербильт – очень дружелюбный, приятной внешности человек, – говорю я и опять направляюсь к холодильнику. – Ничего дурного он нам не сделал, ни в малейшей степени.
– Ну, если ты так считаешь… – говорит Ханни.
– Будь я женщиной, – говорю я, – он бы наверняка мне понравился.
– А ты ему – нет, – парирует Ханни, не отрывая взгляда от полароида, лежащего у нее на коленях. – А если там «Донателло», ведь может такое быть? Что «Д» расшифровывается как «Донателло»?
Я искоса поглядываю на собственное отражение в зеркале. Мне бы спросить у Ханни, почему она попросила меня закрыть дверь в ванную, если не хотела, чтобы кто-то посторонний вошел в квартиру. Ведь она, в конце концов, могла и прямо сказать, чтобы я ему не открывал. Но, может, это непозволительная роскошь – ссориться из-за таких пустяков…
Ханни взбила подушки и вытянулась на кровати. Полароид теперь лежит рядом с ней. Она одергивает футболку. Футболка достает ей до бедер. Подложив одну руку под голову, Ханни просовывает другую в короткий рукав, чешется и потом смахивает пот со лба. Майка при этом опять задирается.
– Кристиан? – зовет Ханни.
– Да?
– Ничего, – говорит она. – Я просто хотела убедиться, что ты тут.
– Щас буду, – говорю я, ставлю свой стакан в раковину и иду в ванную. Ее шляпка лежит на крышке унитаза. Я не знаю, что делать с этой штуковиной, и напяливаю ее себе на голову. Спускаю воду, чтобы Ханни не услышала, как я зажурчу. Потом одновременно открываю оба крана и, залезая под душ, откидываю назад голову, чтобы не замочить шляпу. Вода в трубах, несмотря ни на что, по-прежнему есть и горячая, и холодная – на любой вкус. Я ее даже пью.
Глава 18 – Утро после позднего визита
Франк Холичек рассказывает об одном утре в конце февраля. Барбара и новейшая стадия ее кошмара. Попытки Франка ободрить жену. Энрико Фридрих, Лидия и фотоснимки.
Я просыпаюсь от бормотания Барбары. Она лежит на спине, прикрывая лоб рукой. Уже светает. Барбаре опять снился ее кошмар. Может, я моргнул, сам того не заметив, или перевернулся на другой бок, почему она и подумала, что я уже не сплю. Или она просто так начала говорить. После этого сна у нее всегда возникает потребность выговориться. Если меня нет рядом, она мне звонит – неважно куда. Сон примерно такой: она сидит за рулем своего автомобиля и обгоняет велосипедистку, а когда снова бросает взгляд направо, в зеркальце, велосипедистки уже не видно. Барбара ничего по этому поводу не думает – вплоть до того момента, когда у ближайшего светофора какой-то мужчина с окровавленными руками, крича что-то неразборчивое, хватает ее и выволакивает из машины. Его кулаки взлетают в воздух и с силой опускаются на нее. Барбара видит себя распростертой под выхлопной трубой. Она пытается приподнять голову – не из любопытства или страха, а чтобы мужчине было удобнее ее бить. Она хотела бы начать этот день сначала, хотела бы, чтобы все случившееся оказалось неправдой. «Прошу вас, прошу, – хнычет Барбара в своем сне, – скажите, что это сон, всего лишь сон», – хотя прекрасно понимает, что это никакой не сон и что день, конечно, нельзя начать сызнова. Все остается как есть. И мужчина кричит: «Убийство!», – а потом еще: «Убийца!» Барбару фотографируют прохожие, полицейские, какие-то люди из проезжающих мимо машин. Она видит свою фотографию – большую, как плакат – на стенде «Разыскиваются преступники» и должна, стоя под этим стендом, ждать ареста.
Я так часто слышал от нее об этом – чудо, что мне самому это пока не снится. Стоит мне увидеть крест под деревьями на обочине дороги или венок, прикрепленный к фонарному столбу, и я вспоминаю кошмар Барбары.
Она поднимает вторую руку и кладет ее себе на глаза. Я придвигаюсь поближе и дотрагиваюсь губами до волосков в ее правой подмышечной впадине. На языке чувствую резкий вкус дезодоранта. Накануне мы поздно легли спать, чего мы оба, собственно, уже не можем себе позволять – по крайней мере в будние дни.
– А ты уговаривал меня, что ничего страшного не произошло, что, мол, такие вещи время от времени случаются, тут уж ничего не попишешь, – говорит Барбара. Я вижу только кончик ее носа и рот, так и оставшийся открытым. Она тихонько откашливается. – Если мы поспешим, сказал ты, то никто ничего не заметит, только нам правда нужно спешить. Я, мол, должна сесть на багажник твоего велосипеда. Так ты мне говорил, и даже ни разу не взглянул на… – она поджимает губы, – даже не подумал, что делать с трупом.
– А что же тот человек, который тебя бил? Он-то куда подевался? – Я вижу, как у нее на шее пульсирует жилка.
– Не знаю, – говорит Барбара. – Где-то поблизости. И ему все известно. – В ее голосе – совершенная покорность судьбе.
Я провожу кончиком языка по зубам, чтобы избавиться от горького привкуса дезодоранта.
– И что – ты в своем сне уезжаешь со мной? – Я целую ее правую грудь. И, поскольку Барбара не отвечает, пытаюсь пошутить:
– Не так уж приятно быть персонажем кошмарного сна собственной жены! Это не упрек, – быстро поправляюсь я, осознав, что когда она в таком настроении, ей совсем не до шуток. – Просто, может, мое появление в твоем сне означало помощь. Ведь такое вполне может быть? – Она молчит и как будто даже не замечает, что я ласково провожу рукой по ее ребрышкам, бедру, ноге.
– Когда ты лежишь в больнице, – говорит она, – может, сам в гипсе с головы до ног, и смотришь в потолок, и знаешь, что кого-то убил…
– Но ведь ты больше не водишь машину, – перебиваю ее я. – Уже два года не водишь! – С тех пор как Барбара сбила барсука, ничьи уговоры и ничто на свете не могут заставить ее снова сесть за руль. Это ее упрямство сильно осложнило нашу жизнь. До «Дёзена» она теперь добирается полтора часа, а то и больше, если опаздывает на нужный автобус. Мне не нравится, что Барбара прикрыла глаза рукой. Этот ее жест не предвещает ничего хорошего. Она, значит, опять погрузилась в свой кошмар.
– Ты сбила барсука, – говорю я, – барсука! А может, и не сбила даже, а только задела, и он потом поправился, успел стать дедушкой!
– Ну, если ты так думаешь, – раздумчиво произносит Барбара, – если так говоришь, что ж – пусть будет так.
Я провожу ладонью вдоль внутренней стороны ее руки, от плеча до локтя, потом – вдоль внешней стороны, до запястья, потом моя кисть, совершив быстрый воздушный перелет, оказывается в подмышечной впадине другой, левой ее руки, при этом я невольно задеваю грудь Барбары. Моя ладонь опять спускается все ниже и завершает свое путешествие на ее – Барбары – коленках, повернутых ко мне.
