— Правильно, — воскликнул Федерико, читая список, — хотя и в другом порядке. Но это не имеет значения, верно?
Все тут же забыли о брыластом. Герцог Сфорца выхватил у Федерико листок. Щеголь с толстяком смотрели на меня, ожидая, что я вот-вот закричу и грянусь оземь. Я знал, что этого не случится, однако делал вид, что не замечаю их взглядов. Откусив еще кусочек, я пожевал его, нахмурился так, словно учуял что-то неладное, кашлянул, проглотил и громко рыгнул.
— Восхитительно! — заявил я. — Мои поздравления повару.
— Я выиграл! — взревел Федерико и жадно загреб пригоршню драгоценностей.
Чекки подобрал все остальное. Федерико, опираясь на мою руку, вышел из банкетного зала, сжав челюсти, однако отказываясь признать, что его мучает нестерпимый приступ подагры.
— А теперь говори, — велел Федерико, когда мы дошли до его покоев, — что ты сделал с ягодами?
— Котлеты были отравлены, ваша светлость. Я уверен.
— Отравлены? — Его маленькие глазки стали похожими на наконечники стрел. — Откуда ты знаешь?
— Дегустаторы невзлюбили меня с первой же минуты. Две недели назад они устроили на меня засаду в парке. Очевидно, это они подсказали герцогу Сфорца его идею: если вы помните, именно он предложил пари. Они хотели убить меня и заодно вернуть ему проигрыш.
— Но зачем ты съел котлету, если знал, что она отравлена?
— Потому что вы подменили ее, ваша светлость.
— Я ничего не подменял.
Я посмотрел на Чекки. Он покачал головой. Пьеро, Бернардо и Септивий сделали то же самое. Неужели мне показалось?
— Утройте охрану у моих дверей, — рявкнул Федерико. — Чекки! Утром мы уезжаем.
Придворные поспешили прочь, чтобы выполнить его приказ. Я не понимал, в своем я уме или нет, и все пытался вспомнить прикосновение руки с котлетой — но не мог.
— Уго! — сказал Федерико.
— Да, ваша светлость?
Герцог запустил руки в кучу драгоценностей.
— Я не знаю, что произошло, и меня это не волнует. Держи!
Он сунул мне самое красивое серебряное кольцо, сверкающее драгоценными каменьями.
— Mille grazie, ваша светлость, — пробормотал я и бухнулся на колени, чтобы поцеловать подол его мантии.
— Будь осторожен, — резко сказал он. — Сфорца не любят проигрывать.
Когда я вышел в коридор, Септивий с Пьеро поздравили меня. Бернардо, сплюнув шелуху от семечек, заявил:
— Ты, должно быть, родился под знаком Льва.
— Потому что я такой храбрый?
— Потому что у тебя много жизней, как у кошки.
— Трофеи достаются победителю! — пробормотал Чекки и велел мне спуститься вниз по лестнице.
Памятуя о предупреждении Федерико, я вытащил кинжал и начал осторожно спускаться по ступенькам, то и дело оглядываясь. Гул голосов гостей поднимался мне навстречу. Внизу никого не было, кроме портретов, которые уставились на меня со стен.
Я услышал тихий шепот:
— Уго!
Я обернулся и увидел ее. Она стояла за колонной. Ее зеленые глаза блестели в свете факелов. Елена. Моя Елена, окликнувшая меня по имени.
— Как ты? Все нормально? — спросила она, протянув руку к моей шее.
— Значит, это ты! Ты подменила…
Раздались шаги. Елена толкнула меня за колонну, и мы подождали, пока шаги не стихли. Я с радостью остался бы там подольше, ощущая тепло Елены и сладкий запах ее волос. Жестом велев мне следовать за ней, Елена повела меня по темным коридорам в сад. В небе ярко светили звезды; над нами нависла огромная луна.
— Ты спасла мне жизнь, Елена.
Мне просто необходимо было произнести ее имя вслух!
Она покачала головой так, что ее волосы взметнулись вверх, а затем улеглись, как у лебедя, который распушил перья.
— Да ну их, этих дураков! Что ты сделал с ягодами?
— Niente.
— Я так и думала, — улыбнулась Елена. — Но он умер.
— Брыластый?
— Кто?
— Я так его называю.
— Да, брыластый. — Она снова улыбнулась. — Ему подходит. У него остановилось сердце. Я сказала архиепископу, но он меня не слушает.
— А я-то тут при чем?
— Архиепископ расследует все подозрительные случаи, которые могут заинтересовать инквизицию. Сегодня ночью он ничего не станет предпринимать, но завтра…
— Да что тут подозрительного?
— Ты подул на ягоды, и брыластый отдал концы!
Елена пожала плечами так, словно тут все было ясно. Oi me! Только что я был на седьмом небе — и низвергся прямо в ад! Елена шагала передо мной, словно в огненном шаре, постукивая пальчиком по щеке.
— Как долго вы еще пробудете в Милане?
— Мы завтра уезжаем.
— По какой дороге?
— Я не знаю…
— Не заезжайте в Феррару, — нахмурилась она. — У епископа там друзья.
— Меня никто не спрашивает, по какой дороге ехать. — Я схватил ее за руки. — Зачем ты мне все это говоришь?
Елена склонила голову набок и посмотрела на меня в упор.
— Я никогда не верила байкам, которые рассказывали другие дегустаторы. И я не верю, что ты отравил ягоды.
— Почему?
Она рассмеялась.
— Если бы ты владел искусством магии, ты не стал бы говорить мне все эти глупости в саду и у раздаточного стола.
Я невольно улыбнулся — я не смог бы не улыбнуться, даже если бы мне зашили губы. Каждое слово из ее уст восхищало меня. Я взял ее ладони в свои. Они были теплые и мягкие, как я и ожидал.
— А если архиепископ придет за мной сегодня?
— Он будет спать до утра. Он выпил много вина. Глядя ей в глаза, я словно читал в ее сердце. Я видел себя, идущего с ней рядом. Видел, как она носит под сердцем мое дитя, видел нас обоих в старости, неразлучных и не способных расстаться даже на миг. Я видел нас после смерти, обнимающих друг друга, словно Филемон и Бавкида.
— Ты видишь наше будущее? — спросила она.
— А ты умеешь читать мысли?
— Только твои, Уго.
Она прильнула ко мне и прижалась губами к моим губам.
О Елена! О моя прекрасная Елена! Мое счастье, моя радость, моя Елена! Слышать, как она произносит мое имя… Что может быть чудеснее? Я просил ее, чтобы она повторяла его снова и снова. Мне хотелось запечатлеть в сердце звук ее голоса. Радость захлестнула нас, и мы смеялись просто оттого, что живы. Я касался ее, целовал в губы. Мне-то казалось, что я истосковался из-за того, что не чувствую вкуса еды, но я снова ошибся. Обнимая Елену, я плакал, потому что нашел свою жизненную силу, свое ребро, ту часть, которой мне так не хватало, хотя я этого не осознавал. Даже сейчас я чувствую ее кожу, прижимающуюся к моей. Ее запах. Вкус ее пота. Я вижу ее глаза, круглые и ясные, ощущаю ее груди, бедра, маленькие сильные ступни. Ее голос звучит у меня в ушах и в сердце. О, если бы мои пальцы могли перенести ее нежность на бумагу, а перо — запечатлеть ее страсть! Одна мысль о ней озаряет тьму, как луна освещает эту комнату. Все во мне взывает к ней. Святые угодники! Так сходить с ума от желания накануне свадьбы! Прошлое проникло в мое настоящее, заполонило душу — и я не могу больше писать.
