Одержимый неповторимым образом идеальной женской красоты, я весь день мчался по дорогам навстречу своему новому предназначению, оставив позади замок Кабардез, путь в который мне был заказан — дабы я вновь не узрел трех восхитительных его владелиц.
VIII
В Тулузе, Альби и Фуа я видел того, кого называли Антихристом. Видел Папу Иннокентия III. Он не был родом из колена Данова, как гласили пророчества. Не исцелял паралитиков. Ему не прислуживали демоны. Лицо его не было ни отталкивающим, ни уродливым, как я по простоте своей думал раньше. Я ужасно удивился, увидев, что человек, сознательно развязавший гибельную войну, обладает умным взглядом, лбом мудреца и красивыми благородными чертами лица — как у римских императоров, изображенных на старинных медалях.
Когда я прибыл в Тулузу, конь мой был весь в мыле, да и самого меня окутывал такой густой слой пара, что люди, встречавшие меня возле ворот Нарбоннского замка, не сразу разглядели, кто я таков. Меня тотчас отвели к графу Раймону. Расхаживая взад и вперед, он как раз завершал диктовать свое завещание нотариусу Пьеру Арно; по причине близорукости склонившийся над мраморным столом нотариус едва не водил носом по бумаге.
— Тот, кто едет в Рим, обязан составить завещание, — печально изрек граф в ту самую минуту, когда я вошел в комнату.
Послание Пейре де Кабарата он воспринял как никчемную бумажку. Даже слегка помял ее, с удовлетворением взирая на меня, и улыбка озарила его осунувшееся лицо. Бесспорно, мое возвращение явилось для него приятным событием.
— Все были уверены, что ты погиб при осаде Безье.
Внезапно его озарила какая-то идея. Эта мысль показалась ему столь приятной, что он решил порадоваться ей немедленно — раз уж она возникла. Граф подошел к двери и громко приказал принести ему вина из Комменжа, самого кислого, какое только найдется.
— Я помню, — подмигивая, обратился он ко мне, — ты ненавидишь сладкое вино.
Это не соответствовало действительности, он просто вбил себе это в голову, а я считал бессмысленным противоречить ему из-за такого пустяка.
— Ты поедешь со мной в Рим, — громко заявил он. — Дальмас Рокмор будет моим оруженосцем. Я его выбрал, и он отправится со мной к Иннокентию III. И никто не посмеет мне возразить.
Граф радостно повторял эту фразу, наслаждаясь невероятной иронией, заключавшейся в том, что он решил взять с собой к Папе убийцу Пьера де Кастельно. Отправляясь в Рим, он надеялся не столько пожаловаться на Симона де Монфора и преступления крестоносцев, сколько снять с себя обвинение в убийстве Пьера де Кастельно, все еще висевшее на нем тяжким грузом. Это обвинение поддерживало духовенство Юга, слух о нем разносили по всему христианскому миру. Но ни единого доказательства не было представлено. Среди графских вассалов я лучше всех знал, до какой степени обвинение это ложно.
— Я устрою тебе благословение Папы, — произнес граф, кладя руку мне на плечо.
Изрядно помолчав, он добавил уже менее веселым тоном:
— Если, конечно, меня раньше не отравят. Говорят, они там этим частенько балуются.
В Риме мы остановились во дворце, принадлежавшем Гильему Баусскому, князю Оранжскому: он предоставил его моему господину в полное распоряжение. Папской аудиенции пришлось ждать, так что вопрос о яде звучал совсем не праздно. Называя меня ценителем вин, граф часто приказывал мне пить первым, а затем украдкой следил, не проявятся ли признаки, предшествующие скорой смерти. В эти минуты он принимался перечислять врагов, имевшихся у него в Риме, — тех, кто был заинтересован убрать его. Так что, когда после месячного ожидания графа призвали в собор Святого Иоанна, я наконец вздохнул с облегчением.
С самого приезда граф неустанно составлял список жалоб, который он намеревался предъявить Иннокентию III. Он решил выучить список наизусть, а затем сделать вид, что импровизирует, но, не полагаясь на свою память, в последнюю минуту передумал и решил зачитать список. Он очень беспокоился, не зная, какое одеяние надеть, как приветствовать Папу и как себя вести. Бернар Баусский, брат князя Оранжского, состоявший в тесной дружбе с Папой, дал ему несколько советов и пообещал сопровождать его. В собор Святого Иоанна графу надлежало прибыть без эскорта, в скромном платье, босому и с непокрытой головой. Так как мне предстояло нести графский плащ и пергамент с жалобами, моя одежда также должна была отличаться скромностью. Но мне следовало оставаться при входе в церковь, там, где толпилось простонародье. Заняв папский престол, Иннокентий сделал свои официальные приемы открытыми. Но Бернар Баусский уверял, что тревожиться не о чем. Обычно публику составляли пять-шесть нищих, жавшихся возле дверей. Так как граф до дрожи боялся не узнать Папу и броситься на колени перед каким-нибудь кардиналом или даже церковным служкой, договорились, что Бернар Баусский, взяв графа за руку, сам подведет его к понтифику.
Утром в день церемонии граф напрасно прождал Бернара Баусского. Отсутствие князя повергло его в необычайное смятение. Узрев в этом измену, он сказал мне, что, вероятно, его вызвали только затем, чтобы убить. По его мнению, этот Бернар Баусский лицемер и к тому же питает великое почтение к Симону де Монфору. Граф велел принести вина, но когда он предложил мне выпить, я не смог побороть страх и уронил бутылку. Граф посчитал это предзнаменованием и пить отказался. Он захотел явиться в собор с мечом и в кирасе, а мне он велел взять арбалет. Потом велел оседлать двух коней, намереваясь без промедления покинуть проклятый город. Однако в последнюю минуту смирился, и я следом за ним забрался в скрипучую повозку, присланную из дворца князей Баусских.
На площади Святого Иоанна и на подступах к собору кишела огромная толпа. Граф решил, что кучер перепутал, и хотел заставить его вернуться. Толпа была оборванная, непочтительная, чудовищная. Я никогда такой не видел. Но именно эта толпа творит в Риме закон, выдвигает своих кандидатов в Папы и убивает кардиналов, когда не удовлетворена их голосованием. Осыпаемые бранью, мы с трудом пересекли площадь; к счастью, мы не понимали по-итальянски.
В ту самую секунду, когда мой господин уже приказывал кучеру ехать назад, перед нами, словно по волшебству, распахнулись бронзовые двери собора. Вооруженная стража сдерживала рвущийся вперед народ. Нетвердым шагом граф Тулузский ступил на выщербленный мозаичный пол и тотчас очутился в окружении десяти тысяч свечей, преграждавших путь двум одинаковым сгусткам мрака, заполнявшим два боковых придела. А я замер, не в силах справиться с удивлением.
Неожиданно распахнулась дверь, обрамленная двумя колоннами и обращенная к Латеранскому дворцу. Я увидел молчаливую вереницу людей с невозмутимыми, словно высеченными из камня лицами, двигавшихся совершенно неестественной походкой. Каждый останавливался перед главным алтарем, отработанным движением преклонял колено, а затем отправлялся на заранее определенное место на вычерченной окружности. Поверх черных хламид на плечи вошедших были наброшены фиолетовые епископские пелерины. На головах, надвинутые до самых глаз, сидели квадратные шапочки. Чулки и башмаки были красными, словно они искупали ноги в чане с кровью. Это шли кардиналы. Я насчитал одиннадцать кардиналов-епископов, восемнадцать кардиналов-священников, двадцать четыре кардинала-диакона. Следом вышли камерарии, постельничьи папской опочивальни и прочие церковные чины в белых, черных и фиолетовых одеяниях, со сверкающими перстнями, с полыхавшими на груди крестами и тонувшими в ниспадавших складках одежды прозрачными восковыми руками; такими руками обычно наделяют призраков.
