Какой позор, какой стыд так прятаться от смерти! – добавил Цен Цзы и укоризненно покачал головой.
Во власти яванов
– В эту ночь я несколько раз выходил на крышу. Войска уходили на восток, их становилось все меньше. Долго слышались песни скифов, но и они к утру затихли.
Когда на рассвете стала розовой далекая снежная вершина горы Демавенд,[123]городок уже спал. Изредка раздавались обрывки песни или возглас пьяного.
Перед восходом солнца кое-где на крышах появились жители, кутавшиеся в бараньи шубы.
«Вот они! Вот они!» – раздался крик. Все жители разом попадали и ползком спрятались за выступы крыш.
Я смотрел на юг. Солнце, выглянув из-за горы, косым лучом освещало темно-синее ущелье, из которого выехали несколько всадников. Концы их отточенных копий вспыхивали искрами. Равнина от города до ущелья была пуста. На дороге валялась повозка со сломанным колесом, и хромой бык, ковыляя, переходил от одного куста репейника к другому.
Из ущелья выдвинулись два отряда всадников. Они сперва шагом, затем рысью двинулись в разные стороны и стали обходить город, постепенно приближаясь. Несколько разведчиков вскачь пустились к стенам города и остановились невдалеке.
Город казался мертвым. Ни одного дымка не подымалось над крышами.
Тогда из ущелья показался третий отряд и направился прямо по дороге. Впереди шли пехотинцы в кожаных шлемах, с мечами и плетеными щитами. Мерными шагами вошли они на холм и остановились близ Восточных ворот. Вслед за пехотинцами приблизился новый отряд конницы. У них были очень длинные копья, однообразные кожаные панцири, обшитые железными пластинками, и шлемы с конскими хвостами.
По пустынной улице я пробежал к Восточным воротам и хотел взойти на башню, чтобы наблюдать, что будет дальше. С удивлением я заметил, что на площади находилось много скифов. Они все спали крепким сном. Стреноженные лошади были привязаны ремнями к приколам, вбитым в землю. Некоторые кони бродили по площади, подбирая остатки сена и рассыпанного зерна. Скифы, упившись вином, не подозревали, что те яваны, от которых они бежали, уже находились по другую сторону стены…
Я услышал сзади себя крики. Около двадцати стариков и правитель города в своем новом плаще и высоком колпаке торопливо шли через площадь. Вернее, старики тащили правителя, крепко держа его под руки и подталкивая сзади.
Он плакал и упирался.
«Дайте мне умереть дома! – кричал он. – Глупость толкает вас к Двурогому. Он посадит и меня, и всех вас на колья. Что будут делать мои дети и старая мать?»
Но старики продолжали тащить его.
«Иди, иди! Мудрость толкает тебя. Не все ли равно, от кого умереть, от Дараиавауша или от Двурогого?»
Увидав меня, старики закричали:
«Иди с нами, Цен Цзы. Если мы успеем поклониться Двурогому за воротами города и поднести ему хлеб и дыню, то его воины не разграбят наших домов. Если же он увидит запертые ворота, то сожжет город, всех мужчин перебьет, а наших жен и детей продаст в рабство».
У всех стариков были в руках дыни и узелки с лепешками.
Я присоединился к ним, и мы вышли за ворота.
Конный отряд быстро двигался нам навстречу.
Все старики торопливо шли по полю, подымая пыль, как стадо баранов.
Перед нами была ровная линия широкогрудых коней и лес копий со стальными острыми концами; они могли бы в одно мгновение всех нас проткнуть насквозь. Головы воинов были скрыты под медными и железными шлемами. Все они так покрылись пылью, что походили один на другого, и мы не могли узнать, кто из них начальник.
Старики уже издали начали кричать:
«Добро пожаловать! Бороды наши метут дорогу царю вашему».
Когда мы совсем приблизились, то все упали на колени, коснувшись лбом земли, и затем подняли над головой дыни и лепешки.
Раздался крик команды. Вся линия всадников остановилась. Крайний из них, вероятно, переводчик, сказал по-персидски:
«Перестаньте галдеть! Кто из вас главный?»
Старики подняли правителя, сунули ему в руки узелок с лепешками и дыню, и он на подгибающихся от страха ногах хотел подойти к переводчику, но тот указал рукой на угрюмого молодого запыленного всадника, сильного, плечистого, с мускулистыми руками. Правитель подошел к нему и протянул дыню с лепешками. Воин взял дыню, коротким ножом вырезал себе кусок и отдал дыню соседу. Тот рассек ее на несколько частей, выплеснув сердцевину, и передал куски другим. Тогда наши старики осмелели и стали раздавать передним воинам все свои дыни и лепешки.
Молодой воин, обкусывая корку дыни, что-то говорил вполголоса на непонятном языке.
Переводчик выслушал его и спросил нас:
«Когда здесь проходили войска Дараиавауша?»
Старики закричали:
«Вчера вечером сам Дараиавауш проходил здесь, ел баранину, смотрел пляски танцовщиц и ночью уехал дальше».
Молодой воин с досадой швырнул корку дыни об землю и поднял руки к небу, произнося нараспев молитву.
Переводчик стал расспрашивать стариков, и те объяснили, сколько было войск у Дараиавауша и что в городе почти никого не осталось. Когда кто-то сказал, что отряд пьяных скифов спит на площади у Восточных ворот, воины залились безудержным смехом. Молодой начальник выехал вперед, дал распоряжение, и несколько всадников помчались к другим отрядам.
О нас, стариках, уже забыли, и мы побежали к воротам, боясь, что всадники растопчут нас. Послышались громкие крики команды. Конница перешла на рысь, пехотинцы беглым шагом последовали за нею.
Когда войска вошли в город, они захватили всех спящих скифов, связав их скифскими же ремнями. Когда я прибежал на площадь, только три скифа отчаянно сопротивлялись; двое вскоре были заколоты копьями, а один раненый упал и остался жив. Это был тот молодой начальник Сколот, который вечером так беззаботно плясал. Воины хотели прикончить и его, но они заспорили из-за его золотого ожерелья. В это время подъехал тот молодой плечистый воин, которому мы подносили дыню, сопровождаемый переводчиком.
«Кто ты?» – спросил явана.
«Я сак!» – ответил скиф, с трудом приподымаясь на руку.
«Почему же ты не покоряешься?»
«Мы, сакские князья, привыкли сами покорять других».
«Ты князь? Наденьте на него цепи, и пусть он следует за мной в обозе, среди заложников. Он мне скоро понадобится. А остальных, кто еще жив, не тащите за собой, а прибейте их гвоздями к воротам. Пусть все запомнят, как я наказываю тех, кто смеет противиться сыну бога».
Воины связали Сколота ремнями и оставили лежать на месте – он был очень слаб и не мог идти.
