Батальон выстроили, как обычно, П-образным порядком на широкой просеке. Балтус в сопровождении Сачкова и Ваняшкина, принимая поочередно рапорты командиров рот, обходил строй с визуальным ознакомлением. Изредка делал замечания бойцам за непорядок в обмундировании. Вопреки обыкновению, обойдя строй, что-то негромко сказал сопровождавшим лицам и удалился, оставив штрафников, ожидавших очередного напутствия, в недоумении. За него это сделал Сачков.
— Штрафники! — выйдя в центр, громко, властным командирским голосом сказал он. — Батальон вступил в прифронтовую зону, где действуют законы передовой. Отставание от подразделения считается дезертирством и наказывается расстрелом. То же самое ожидает любого, кто нарушит или не подчинится приказу командира. За воинское мародерство, грабежи — расстрел без суда и следствия. Вопросы есть?
— Есть, гражданин капитан, — после некоторой паузы отозвался из задних рядов чей-то упрямящийся независимый голос. — Раз прифронтовая полоса — к пайку прибавка полагается. И наркомовские. Как с этим?
— Кто про что, а вшивый про баню, — отреагировал Сачков. — Водку и табак получите, как полагается по фронтовой норме. Пайковое довольствие тоже. Но еще раз напоминаю и предупреждаю. Кое-кто их может не дождаться, — и Сачков выразительно похлопал рукой по кобуре с пистолетом.
* * *
Шесть часов длится ночной марш.
Шесть часов ротные порядки движутся глухой заснеженной дорогой к фронту. Стиснутая могучими хвойными массивами, стеной стоящими по бокам, дорога, как узенькая тропка по дну тесного глубокого ущелья, объятого густой, вязкой темнотой. Кромешная тьма и стынь растекаются по немотному зимнему лесу.
Сказывается полуторамесячное заточение в вагонах. Люди выдохлись, идут на пределе сил и возможностей. Не слышно ни разговоров, ни окриков командиров, подбадривающих отстающих солдат. Все чаще в рядах бойцов падения. Кое-кто, проваливаясь на ходу в сонную обморочь, валится обмякшим мешком на дорогу. Товарищи молча помогают упавшему подняться, шагают дальше.
Колычев, как и положено командиру на марше, идет впереди роты с взводом Титовца. Замыкающим — взвод Маштакова. Поджимает морозец. Потная испарина изнутри и мороз снаружи превратили шинели на спинах в ледяные панцири. Благо, что идут солдаты налегке — лишь вещевые мешки за плечами. Оружие штрафникам выдают непосредственно на передовой.
Головной идет рота Харина. Снежный покров чуть не в колено, и через каждый час по команде сверху головная расступается, пропускает всю колонну вперед, сама пристраивается в хвост. Следующей предстоит пробивать след роте Колычева. А его, физически не слабого и выносливого, тоже пошатывает. В глазах нет-нет да и всплывают цветные калейдоскопичные картинки. И сам он, ослабевая сознанием, тоже плывет, ведется вбок на ускользающих, неподатливых ногах, роняет голову. Все трудней и трудней ему встряхиваться, освобождаясь от сновиденческого заморочья, все слабее усилия и короче паузы между провалами сознания.
И когда на исходе шестого часа пути услышал команду на привал, шагнул на обочину, сделал на инстинкте, вслепую, несколько нетвердых шагов до ближайшего дерева и повалился без сил на снег. Вдруг увидел себя мальцом на колхозной конюшне с дедом. Дед, покряхтывая, вычищал стойла почему-то не совковой лопатой, а вилами-тройкой. Он успел еще подумать: «Почему вилами-то?» Тройчаткой разносили навильники сена по кормушкам. Но, так и не разрешив для себя этой непонятной странности, провалился в пустоту.
Из черного забытья его вернул всплывший из подсознания испуг: «Не спать! Нельзя спать!» С трудом расцепил смерзшиеся веки, пошевелил пальцами рук и ног. Пальцы рук закоченели. Снял рукавицы, растер ладони. С усилием поднялся, вышел ощупью на дорогу, пошел вдоль строя повалившихся солдат.
— Не спать! Подняться! Сесть!
Кое-кто шевелился и поднимался в ответ с натужными стонами и хрипами, начинал, разгоняя кровь, охлопывать себя руками, стучать сапогами нога об ногу. Но большинство никак не реагировали на его голос. Павел тормошил людей. Ухватив за воротник, силой поднимал и усаживал на дорогу.
— Не спать! Подняться! Сесть!
— Огоньку бы развести, ротный. Костерок… — донесся до него от обочины чей-то робкий просительный голос.
Голос показался Колычеву знакомым, но кому принадлежал — вспомнить не смог.
— Команду слышал? Огня не разжигать!
— Как без огня-то? Померзнем…
— Титовец! — громко позвал Павел. — Где командир взвода?
— Я! — отозвался сзади голос Титовца.
— Поднимай отделенных. Будите людей. Не давайте спать. Померзнут.
И вот уже по всему ротному порядку пошло шевеление, колыхание теней. Повторяя на ходу одну и ту же фразу «Не спать! Подняться! Сесть!», Павел уже прошел сквозь третий и четвертый взводы, направлялся к Маштакову, когда сбоку от дороги, в расположении роты Заброды, вспыхнул и забился робкий, но издалека видный огонек Другой. Третий.
«Неужели Степан приказа не слышал? Или солдаты его игнорируют?»
Ускорив шаг, направился к ближайшему огоньку. Еще издали с удивлением признал в человеке, гревшем руки над костерком, самого командира роты.
— Ты чего, Степан, приказа комбата не слышал?
— Да отменил он свой приказ, — не удивляясь
появлению Колычева, отозвался Заброда. — Понимает, что нельзя без обогрева.
— Ты что, комбата видел?
— Да нет, Гатаулин приходил. Отмену приказа передал и в вашу сторону подался. Сказал, что до тебя и Харина. Не перевстретились разве?
— Разминулись, выходит, — сожалея, произнес Павел, все еще, однако, сомневаясь. — Так точно можно костры жечь?
— Какой разговор? Полбатальона на снегу останется, если не дать людям согреться. У меня в финскую знаешь сколько таких случаев было? Засыпает живой, а начнешь будить — покойник
Павел засобирался в обратный путь.
— Пойду к своим. Пусть тоже разжигают.
— А то оставайся. У меня сейчас и кипяточек на подходе, и заварочка имеется, — гостеприимно приглашает Заброда. — Догадались уж поди…
Догадались. Теперь каждый взвод своими костерками обозначился. Не теряли время даром и его ординарец со связными. Сидят у костра с котелком талой воды, ротного дожидаются. Наготове пара банок мясных консервов из НЗ. А вскоре и Маштаков с Махтуровым к огоньку подтянулись.
— Принимайте в честную компанию!
Буханку хлеба к общему столу присовокупили.
Согрелись у костра, подкрепились консервами с кипятком. Разговоры веселей пошли.
— Я чего пришел-то, — спохватывается Маштаков. — Там наш таежный Сидорчук обещает соорудить какое-то ночлежное устройство из опыта жизни лесоповальщиков. Может, стоит взглянуть? Слово уж больно мудреное. Ро… Рогулет, что ли?
— Рокатулет, — подсказывает Махтуров.
