— Это не мама, это я, — выкрикнула Алва.
— Ты? — переспросила я недоверчиво. Алва не такая уж чистюля.
— Да, я поставила их на место после того, как позаимствовала их у тебя, чтобы сходить к Саре. (Сара — это ее подруга.)
— Что ты сделала? Позаимствовала мои ботинки, даже не спросив у меня? Ты зашла ко мне в комнату и просто взяла их?
Алва кивнула, набив хлебом рот. По ее виду было понятно, что до нее не доходит, что я злюсь. Это было последней каплей.
— Да как ты посмела?! — Меня затрясло от ярости. От одной только мысли, что она входила в мою комнату, меня передернуло. — Кстати, — съязвила я, — разве они не слишком большие для твоих миниатюрных ножек? — Нет, не слишком, — ответила она подчеркнуто небрежно.
Тогда я перегнулась через стол и прошипела, чтобы она никогда не смела брать мои вещи и входить в комнату без моего личного на то разрешения. Я уверена, что при этих словах мое лицо сделалось бордовым.
— Не вздумай прикасаться своими пальчиками к тому, что тебе не принадлежит! — заорала я. А потом выпалила все, что накопилось у меня на душе. Я кричала, что отец предал маму, о беременности, о свадьбе, о том, что мне приходится терпеть их всех в нашем доме, в моем доме. Я орала, что никогда не хотела иметь столько ненужных мне родственников и что не выношу Маргарет, помешанную на чистоте, вместе с ее магнитами, которыми она прижимает послания на холодильнике, и что она не имеет права собирать яблоки с чужой яблони, а потом обсуждать с Робби, как варить варенье. Я орала на Алву, действительно орала, стоя посреди кухни в своей дурацкой шкальной форме, держа в руке тост, намазанный мармеладом: «Вы все поняли? Поняли? Поняли?»
Я кричала и кричала, пока у меня не заболело в груди и пока я не охрипла от крика.
Я слышала голос Маргарет за своей спиной. Она звала отца и просила его успокоить дочь. В ее голосе чувствовалась паника, и слышались слезы, и у Алвы по лицу тоже текли слезы, а я не могла остановиться.
Затем Эшли встала — она сидела рядом с Алвой, — и обеими руками, вцепившись мне в волосы, сильно дернула их. Мне сделалось ужасно больно, и в ответ я запустила в нее тостом, который был у меня в руке. Потом я впиявилась ногтями в ее руку и закричала: «Убери руки! Пусти!» Она резко отпустила руки, и я увидела сквозь слезы, застилавшие мне глаза, — это были слезы не от обиды, а от боли, так сильно она дернула меня — длинные красные царапины, оставшиеся на ее руке от моих ногтей. Она прижалась ртом к этому месту, а я терла голову там, куда она вцепилась мне а волосы, и именно в таком виде нас застал отец. Он сел за стол, обхватив руками голову, а Маргарет, присев рядом с ним, начала причитать: «Ой, девочки, девочки». Какое счастье, что она не моя мама. Я первая прекратила скандалить.
— Прости, Алва, — сказала я громко, чтобы всем было слышно. — Я не должна была так кричать на тебя, но ты тоже не должна больше так поступать. — Теперь она уже плакала громко, но закивала головой.
— Я не Эшли, и ты не можешь так запросто брать мои вещи, как ее. Это мой дом, и я настаиваю, что моя комната — это моя частная территория, и туда никому не позволяется заходить. — Я почувствовала, что в моем тоне снова появляются гневные нотки.
И тут вмешалась Эшли. Она произнесла тихим голосом:
— Заткнись, Синди.
Я не могла поверить своим ушам.
— Что? Заткнись? — переспросила я. — Синди, — произнесла она громче, — заткнись! Нас с Алвой тошнит от тебя и от твоего дома, от всех твоих вещей и от твоего отца, так что, пожалуйста, заткнись сейчас и забудь об этом. Это всего лишь пара ботинок, к тому же отвратительных и страшных, если уж на то пошло.
— Держи свое мнение по поводу моих ботинок при себе. — набросилась я на нее снова.
На этот раз отец остановил меня. Он не стал дергать меня за волосы, а просто закрыл мне рот рукой. Я попыталась вырваться и укусить его за ладонь, но он был сильнее меня. К тому времени, когда я успокоилась, Эшли и Алва ушли в школу или к себе в комнату, я не знаю. Маргарет все еще оставалась внизу и выглядела очень бледной и изможденной. Я чувствовала себя отвратительно, гнев прошел, и мне стало стыдно за свое поведение.
— Вот, возьми, — сказал отец, — протягивая мне стакан воды, салфетку и две белые таблетки. Выпей и ляг, поспи часок.
Я взяла салфетку, выпила воду, но отказалась от таблеток.
— Я не употребляю наркотики, — шмыгнув носом, сказала я.
— Это не наркотики, а обычный парацетамол! — закричал отец.
— Хорошо, — ответила и, — только не надо кричать.
— Тогда и ты разговаривай нормально, — ответил он, но уже более спокойным голосом. Даже не сказал, а прошипел.
Потом он попросил Маргарет тоже пойти прилечь. Она сильно побледнела и вся дрожала, и я почувствовала себя виноватой, но частично в этом есть и ее вина. Вот что случается с людьми, которые без приглашения врываются в чужие дома и нарушают ход жизни других людей.
— Я позвоню в школу и предупрежу, что вы обе придете после перерыва, — сказал отец.
Я легла в постель, но сон не шел. Обычно, потеряв столько энергии, люди сразу засыпают, но я не могла. У меня болела голова, в ушах стоял шум, и казалось, мозги взорвутся. Может быть, мне все-таки стоило выпить парацетамол.
Я поднялась через час. Глаза застилала пелена, а голова была словно чугунная. Я умылась холодной водой, причесалась, обнаружив в волосах мармелад, спустилась вниз и тихо села в гостиной, дожидаясь Маргарет.
Не знаю, как Эшли, а я не чувствовала облегчения после скандала. Наоборот, я была измотана и еще поражена ее словами. Я подумала, что, возможно, мы могли бы стать подругами, ну не подругами, а хотя бы относиться друг к другу с пониманием, терпеливо и уважать точку зрения друг друга. Похоже, она не такая дебилка, как я думала о ней. Я готова поспорить, что все исходит от ее матери, глупой женщины. А она просто жертва и сама даже не подозревает об этом.
На какой-то короткий момент мы почти стали одной семьей. По крайней мере, сегодняшняя ссора уж точно была семейной. И как обычно бывает в семьях, мир наступил очень быстро, и мы снова стали вежливы друг с другом. Может быть, постепенно мы свыкнемся, будем то ругаться, то мириться, и все будет как в самой обыкновенной семье, где люди, живущие под одной крышей, часто скандалят.
Уже за ужином мы извинились друг перед другом, и каждый был готов взять на себя всю вину. Алва сказала, что это она неправильно поступила, когда взяла мои ботинки, и в этом она абсолютно права. Но я ответила, что сама виновата в утреннем скандале, потому что слишком бурно отреагировала, хотя в душе я не чувствовала своей вины. Потом вступила Эшли, мол, она не должна была давать волю рукам и теперь просит прощения. А Маргарет, в свою очередь, заявила, что это она не сумела правильно воспитать Алву, которая до сих пор не знает, что нельзя брать чужие вещи, и поэтому во всем виновата только она одна. И только отец не присоединился к этому ходу. В тот момент я не подумала, но теперь точно знаю, что он и есть главный виновник всего случившегося. Разве не так? Я говорю о том, что если бы Маргарет не забеременела, ничего бы этого не случилось, к они бы не поженились, и Алвы бы не было здесь и, соответственно, никто бы не взял без спросу мои ботинки. Так что отец виноват во всем, это он натворил дел. О боже, ну почему все это произошло с моим отцом? Я ненавижу то, что случилось. Это ужасно. Я хочу, чтобы все стало как раньше, хочу вернуть прежние времена, пусть даже то, когда мама только что умерла. И то было лучше. По крайней мере, тогда были только он и я.
