И тогда по каменным ступеням донжона сбежал Орм в серой рубашке из небеленого холста и, подбежав, приобнял мать.
— Орм, где конунг? — спросила женщина, улыбнувшись ему. — Я должна передать ему несколько слов от Хакона.
— Конунг Ятмунд на охоте, — серьезно сказал Орм, незаметно погладив мать по плечу. — Но когда он вернется, разумеется, ты сможешь рассказать ему все о Хаконе. Все, что сочтешь нужным.
Хильдрид подняла бровь.
— Конунг Ятмунд? А Адальстейн?
Орм развел руками.
— Конунг Адальстейн умер. Так что конунгом теперь его брат.
— Что случилось с Адальстейном?
Дочь Гуннара обвела взглядом англичан, столпившихся вокруг. Они смотрели на нее кто как — хмуро, зло, равнодушно — но никто не смотрел с симпатией. Лица были когда знакомые, когда полузнакомые, а когда и новые — должно быть, брат покойного конунга привез с собой немало своих воинов. Хильдрид заметила, что Орм говорил на саксонском, причем куда чище, чем она сама, и на него поглядывали спокойно.
— Идем, матушка, — сказал он. — Идем со мной. А твоих людей устроит в замке Эвальд.
Сакс, на которого кивнул сын Хильдрид, был рослый и рыжебородый, совсем как скандинав. Он покосился на Хольгера без особой приязни, но без возражений отправился выполнять приказ. Хильдрид захотелось улыбнуться — она увидела вдруг в повадках сына манеру отца и его же дар. Регнвальд с первого же дня умел заставить других повиноваться ему.
Орм повел мать в донжон, на первый этаж, где на усыпанном соломой земляном полу стояли длинные столы. По стенам висели гобелены, а на той стене, что напротив входа — цветные щиты. Здесь конунг и его люди собирались по вечерам. На толстые деревянные столы слуги и рабы ставили огромные блюда, полные мяса, стопы лепешек и котлы с похлебкой — хватало на всех. Воины сидели на широких скамьях вдоль стен или столбов, подпирающих потолок.
Вечерами под деревянными сводами первого этажа донжона звучали крики, песни, смех и веселый гул. Веселья им прибавляла вкусная и обильная еда — мужчины становятся куда добрее, когда они сыты. Но сейчас, в неурочное время, здесь было тихо. Орм подвел мать к длинной скамье вдоль стены зала и посадил. Сел рядом.
— Расскажи мне о Хаконе, — сказал он.
— Сперва расскажи мне об Эйрике. Я слышала, будто Кровавая Секира договорился с конунгом Адальстейном и получил от него Нортимбраланд. Это — правда?
— Правда.
— Когда же он успел?
— Только это и успел, — Орм хмыкнул. — Конунга похоронили несколько дней назад.
— Кто его убил?
— Никто. Он заболел. Лекари ничего не смогли сделать. Они даже не поняли, что с ним случилось.
— Отравление?
— Матушка... Если бы было отравление, они бы поняли сразу.
Хильдрид встала и, глядя под ноги, прошлась по истоптанной соломе на полу от двери до почетного стола, стоявшего на дощатом возвышении. Подняла голову и посмотрела на щит Адальстейна, по-прежнему висевший на стене. Щит был большой, с начищенными до блеска скрепами, с широким умбоном, выкрашенный в красный свет, со следами зарубов, впрочем, старыми. Последние годы Адальстейн, некогда отличный воин, перестал выходить на поле боя, предпочитал следить за ходом сражения издалека, а то и доверял ведение войны кому-то из своих людей. За него войска водили его лучшие соратники. Ни один из них не ведал поражений — Адальстейн умел выбирать сподвижников.
«Вот и тебя нет на свете, друг мой, — подумала дочь Гуннара. — Идет время. Уходят из жизни люди...».
— Я слышала, Ятмунд не жалует скандинавов.
— Это не странно. Знаешь, что учинил Эйрик, как только появился в Англии?
— Что?
— Догадайся.
Хильдрид пожала плечами.
— И гадать не буду.
— Думаешь, стал обосновываться на новом месте? Ничуть не бывало. Начал разорять север Мерсии. Да еще позвал за собой всех жителей Денло, кто захотел последовать за ним.
— Да уж... Впрочем, он всегда был таким.
— Больше всего пострадали владения Ятмунда. Они и раньше страдали больше всех.
— Понятно. У него личный интерес.
— В какой-то степени. Видишь ли, когда Эйрик начал разорять север Мерсии, Адальстейну пришлись договориться с ним.
— И он отдал Кровавой Секире Нортимбраланд. Я об этом уже слышала.
— Ятмунд был категорически против. Он говорил о том, что позволять такому беспокойному херсиру, как Эйрик Кровавая Секира, вить свое гнездо поблизости — просто безумие. Мол, он не даст стране покоя, и гнать его надо поганой метлой. На что Адальстейн предложил Ятмунду отправиться и прогнать Эйрика, раз уж он так хочет.
Хильдрид рассмеялась.
— Сдается мне, я знаю, что он ответил.
— Он ничего не ответил. Промолчал. И Кровавая Секира получил Нортимбраланд. Правда, одновременно ему пришлось принять христианство.
— Об этом я тоже слышала. Ятмунда эта уступка с соседом не примирила?
— Нисколько. Он все время говорил, что как бы волк не прикидывался овечкой, он все равно остается волком.
— Что ж, я думаю, он прав. Боюсь, для Эйрика христианство является не более чем удобной маской.
— Ну что ж, в таком случае, он вряд ли может считаться христианином, — спокойно ответил Орм.
Что-то в его тоне показалось Хильдрид странным. Она оглянулась, посмотрела на сына — тот пересел с лавки на край стола и поглядывал на мать спокойно, почти безмятежно. Это был взгляд совершенно уверенного в себе и своей правоте человека.
У него был взгляд Регнвальда, который терпеливо слушал ее указания, зная, что все равно все сделает по-своему.
— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросила она.
— То, что теперь, когда Ятмунд стал конунгом, он вышвырнет Эйрика из Англии. Или так, или иначе.
— Ты об этом точно знаешь?
— Конечно. Мы с Ятмундом уже все обсудили. Конечно, принятое решение еще не окончательно, но... — он пожал плечами.
— Я вижу, что уж одного-то скандинава Ятмунд весьма жалует, — улыбнулась Хильдрид. — Если уж он с тобой обсуждает свои дела, то это о многом говорит.
— Что ж. Мы с ним друзья, — Орм улыбался. — Матушка, может, ты голодна? Твоих людей сейчас кормят, а ты тут сидишь — голодная, усталая.
— Я не так уж хочу есть. И не так уж устала.
— Тогда расскажи мне о Хаконе. До нас доходили слухи, что он стал конунгом, но как это произошло, я не знаю.
— Все получилось очень просто. Хакон объездил тинги, и на каждом пообещал бондам вернуть им все, что тем причитается по закону. Ты же знаешь, хороший крестьянин умрет за отчую землю.
