К счастью, огородные хлопоты давно закончились, Вадик бывал у Маши редко, и они с Головановым ни разу не повстречались. А то бы!.. Что бы Маша ему сказать могла: «Собираюсь на вырученные от продажи грошики послать одну кралю на легком катере к такой-то матери», а?
Маша все это хлопотное время самой себе хитро улыбалась, усмехалась, даже тихонько хихикала. Вот сыночку будет сюрприз, когда поймет он, что его разлюбезная Феоктистова так просто бросила его и уехала…
Наконец, почти на исходе октября, аккурат на Покров, когда, совсем не по приметам, было сухо и тепло, Голованов приехал к Маше с женой и двумя приятелями. Привез деньги – плотной стопочкой в целлофановом пакете. Деньги были в банковской упаковке, и на каждой была написана сумма – 1 000 000. Те три заветных миллиона и еще немного.
– Пересчитывать будете, Марь Степанна? – спросил Голованов деловито.
– Да нет, я вам верю, верю! – замахала руками Маша. – Кто ж старуху-то обманывать станет?
– Ну, – наморщил лоб Голованов, – люди всякие бывают. Но расписочку вы мне все-таки напишите. Для порядка. Хорошо?
Он вынул листок и дал Маше свою ручку – очень шикарную и удивительно мягко скользившую по бумаге.
– А это что? – удивилась Маша, заметив, что один из его приятелей целит на нее каким-то прибором вроде фотоаппарата.
– Это видеокамера. Вроде кинокамеры, – безразлично ответил Голованов.
– Зачем это?
– А так, – сладенько улыбнулась тощая, одетая в какую-то цветную клеенку жена Голованова. – Для истории. Навроде фотографии на память. В память о взаимовыгодной сделке.
Потом приятели Голованова попросили Машу принести посуду и налили всем настоящего шампанского! Маша и не помнила, когда пила его в последний раз… Кажись, на свой полтинник. Да и часто ли она пила что-то стоящее?
Голованов, наказав Маше запрятать деньги получше и поскорее – от греха подальше – снести их в сберкассу, ушел вместе со своей компанией.
«А он хороший человек, – лениво думала Маша, перемывая бокалы и жирные от крема тарелки из-под торта. – Так выручил, так выручил! Отправлю эту сыкуху, и еще немножко останется – Вадику на подарки. Приодеться там или чего-нибудь еще».
Засыпая поздно вечером, Маша представляла, как завтра швырнет Феоктистовой в лицо эти упругие пачки, а та, испуганно моргая, будет подбирать их с пола и суетливо Машу благодарить… А потом Маше только и останется ждать, когда вернется Вадик, бросится матери в ноги, станет просить прощения… И Маша его примет, и все будет замечательно. Уж эту зиму Маша одна в пустом доме не проведет!
«Только бы эта шалава на месте была! А то с такими деньжищами, да в автобусе кататься! Управиться бы за один раз!»
Маша слышала от соседей и в разных очередях, что карманы добропорядочных горожан в транспорте «чистят по-черному», и кошелек держала в кармашке, который собственноручно притачивала к любой почти одежде – внутри, к подкладке, с левой стороны. Там никто не достанет – просто не знают, что там что-то есть. Пусть воришки другим сумки режут – в Машиной сумке нет ничего путного, так, мелочовка разная бабья. Однако для суммы, которая предназначалась в уплату за сыночкино возвращение, заветный, тайный кармашек был маловат. Никто не приглядывается, что это у Маши выпирает из-под плаща, нет? Никто не следит за ней жадными алчными глазенками?
Но до центра Маша доехала вполне благополучно, никакая подозрительная личность за ней не увязалась, и магазин был открыт. По осеннему, не цветочному времени в нем даже были посетители. Еще одна незнакомая девчонка собирала букет из красных и белых гвоздик, и Маша незаметно прошмыгнула в закуток, где обреталась Феоктистова.
Галька подняла на шум голову с сильно взбитыми красноватыми волосами. На этот раз она Машу узнала.
– Вы, Марь Степанна, чаще сыночка меня навещаете, – насмешливо, вместо приветствия, произнесла она.
Маша резво проковыляла те пять-шесть шажков, что отделяли ее от Феоктистовой, на ходу вытянула пакет с деньгами из потайного кармашка и хлопнула его на стол перед Феоктистовой.
– Вот, все! Бери и уезжай! Уезжай с глаз долой!
Насмешливое выражение сползло с лица Феоктистовой, и она уставилась на пакет, через мыльно-мутный бок которого было хорошо видно его содержимое. Однако никакой неописуемой радости Феоктистова не выказала. Просто была несколько озадачена.
– Это что еще за бред? Что вы мне тут суете?
– Хотела уехать – вот бери деньги и дуй!
– Вы что, Марь Степанна, банк ограбили? За вами, случайно, не гонятся?
На этом месте у Маши, как это часто бывало, вдруг закончился скандальный раж и захотелось плакать.
– Говорю тебе – бери деньги и собирайся.
– Ничего я у вас брать не буду, – спокойно и презрительно отчеканила Феоктистова. – Уходите, а то я охранника позову. Ну?
– Это почему ж это ты не будешь? – попыталась изобразить ядовитую иронию Маша, почувствовавшая, как пол под ней мягко качнулся и куда-то не спеша поехал.
– А откуда я знаю, что вы опять задумали? Откуда эти деньги? И вообще, что у вас на уме?
– Не твое дело! Бери, меняйся и уезжай. Сама говорила, что хочешь.
«Господи, неужто они с Вадиком все-таки спелись?! И поэтому она меняться передумала?!» – похолодело внутри у Маши.
– Так что – звать охранника, нет?
Маша, чувствуя, как щиплет в глазах и начинает сводить судорогой губы, зацепила неверными пальцами скользкий пакет и, с трудом развернувшись, поплелась к выходу.
– И чтоб больше ноги вашей здесь не было! Никогда! А то сдам в милицию без предупреждения! – услыхала Маша за спиной трескучий феоктистовский голос. – Мошенница… ишь удумала…
Маша закрыла за собой дверь кабинета. Вся ее трудоемкая и казавшаяся такой хитроумной затея рухнула. Феоктистова не взяла денег, никуда не уедет, и, как следствие, Вадик не вернется к ней, домой, к маме.
Как добралась до Выселок, Маша не помнила, только умылась, и, поскольку сильно болело сердце, приняла все свои лекарства сразу, и прилегла отдохнуть.
Проснулась – или, вернее сказать, очнулась – она уже к вечеру, когда в окошки заглянули низкие закатные лучи. Багровое солнце садилось в сизое, плотное облако – как безвозвратно тонуло.
Приподнявшись, Маша сразу вспомнила про деньги и, хоть и отлежала все свои старые кости, поплелась проверять наличие. Так ее подкосил этот странный отказ Феоктистовой – сама не своя была… Деньги, к счастью, были где надо – там же в плаще, в самодельном внутреннем кармане. Маша перепрятала их в буфет в парадной комнате и принялась стряпать ужин, горестно обдумывая свою неудачу.
«Наверное, Галька подумала, что я ее под монастырь подвести хочу! – запоздало додумалась Маша. – Деньги подкинуть и позвонить куда надо… Она-то все меня милицией пугает – видать, сама боится. Торгашка же. Они все пуганые. Вот в чем дело-то!»
