Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
– Боже мой, Боже мой, – произнесла она вдруг голосом, в котором сквозило отчаяние, и миссионер увидел, что в глазах у нее стоят слезы. – Здесь мы так далеко от всего. Все бы отдала за возможность оказаться сейчас с ним рядом. Наверное, я так ему нужна, так нужна…
Он распластался на индеанке, придавленной к полу тяжестью его тела – дыхание ее все еще было немного учащенным, – потом одним рывком отделился от нее; от боли она ахнула, но даже не дернулась – осталась лежать на животе с той свойственной кужонам безучастностью, что была ему так хорошо знакома. Даже не вздрогнула, хотя все шлюхи в один голос твердили, что у него самый большой chocho из всех, что им приходилось когда-либо видеть, и вечно поэтому ломались. Только что, занимаясь с ней этим делом – ему никак не удавалось кончить, – он опять думал об американке. Из всех девиц, которых он когда-либо имел, именно она больше всех удивляла его в постели – вечно создавалось такое впечатление, будто ты занят чем-то очень значительным. Ей всегда было мало. И хотя она плакала и умоляла – ведь никогда ей не случалось прежде иметь дело с настоящим индейским chocho, – под конец с ее губ всегда срывался громкий крик: «Да, да, ДА!», а потом она вела себя так, словно он сделал для нее что-то неслыханное – ну прямо небо подарил: лицо становилось счастливым, на нем появлялось выражение глубочайшей благодарности; так что ему в конце концов делалось не по себе. Как будто он сотворил какое-то великое и доброе дело. Никогда он не встречал женщины, которая бы принимала так близко к сердцу все, что касается задницы. На лице у нее появлялось необыкновенное выражение, она смотрела на него очень серьезно, с какой-то даже – совершенно непонятной ему – торжественностью, нежно и долго ласкала его лицо, глаза, а нередко хватала его за руку и приниженно ее целовала – прямо-таки с собачьей преданностью, шепча при этом слова, не имеющие к любви никакого отношения, например:
«Это прекрасно, это так прекрасно»; и что такого прекрасного она в этом находила? Ему почти стыдно было выслушивать такие вещи. Никогда еще он не встречал женщины, которая бы принимала chocho настолько всерьез. В результате с ней он начинал чувствовать себя как в церкви. У этой девицы чистота была просто в крови, расходилась от нее во все стороны – все, к чему она ни прикасалась, становилось чистым. И с этим ничего нельзя было поделать.
Нечто вроде заразы. Там, где появлялась она, все всегда становилось белым. Неудивительно, что в конце концов она стала приносить ему несчастье. Мерзавка оказалась просто святой, но до него это не сразу дошло – очень уж горяча была в постели, а ему и в голову раньше не приходило, что в этом деле можно работать на равных. И он ошибся. Ведь на первый взгляд святость и секс не имеют ничего общего.
Сначала он думал, что это в ней просто что-то чисто американское – все гринго, известное дело, дураки набитые; но все оказалось серьезнее, куда серьезнее. Чистота, доброта да благие намерения из нее так и перли – ни дать ни взять один из тех ангелочков с трубами, которых тысячами производят в деревнях, – белые, розовые и голубые ангелочки, намалеванные на цинковых пластинках, – их продают возле каждой церкви. И оказалась единственным в мире существом, способным внушать ему страх.
Конечно, он пытался бросить ее, но, когда он ее не видел, ему становилось беспокойно, страшно: он прекрасно понимал, что именно в этот момент она за него молится, а значит, лишает его всех шансов на удачу. Он пытался убедить себя в том, что от одной несчастной молитвы вреда не будет, ведь он столько раз доказывал преданность ЕМУ и не имеет к этому ни малейшего отношения; но ничего нельзя знать наперед. Это стало чем-то вроде постоянно нависшей над ним угрозы. А в довершение всего он обнаружил в себе нечто совершенно ему непонятное: он дорожил ею. И вовсе не из-за того, что с ней хорошо было в постели. Дело тут было в чем-то другом. А вот в чем – никак не мог понять.
Давно уже следовало приказать убить ее, но духу не хватало. Это было самое худшее, что он мог сделать, но и самое опасное тоже. Куда спокойнее было знать, что она здесь, на Земле, а не в Раю – ведь именно туда прямиком эта сволочь и отправится при первой же возможности. Это у нее в крови, и никаким chocho ее от этого не излечишь. Даже когда он трахал ее и она выделывала все, что он ни пожелает, в ней что-то продолжало сиять – какая-то проклятая дерьмовая звездочка. Этакая сволочная звездочка – очень светлая, чистая – продолжала в ней сиять, и понапрасну он изо всех сил совал ей свой chocho во все места – таким способом ее явно не погасить.
Но теперь все кончено – в эту самую звездочку всадили двенадцать пуль – как раз туда, где она сияла. Он все-таки сделал это, а теперь жалел: страшно стало. Он представил себе, что там, на небесах, она сейчас вовсю действует: хлопочет, ходатайствует, встречается с кем положено, умоляя простить его. Может, испанские священники были правы: Бог и в самом деле милостив и бесконечно добр. Если это так – ему крышка. Она на небесах, и как раз сейчас ему и будет из-за нее полная хана.
Перестрелка на улицах раздавалась уже совсем близко, но он не обращал больше на нее внимания. Собственно, это уже не его дело. Либо он брошен на произвол судьбы, либо некто другой, более могущественный, взял все в свои руки. Он прекрасно понимал, что нужно встать, вернуться к друзьям, отдать необходимые приказы, узнать, как развиваются события, но на него напала чисто индейская, столь свойственная кужонам, апатия; стоило подождать, пока с помощью того, кто ему покровительствует, удача возьмет верх. А если этой американской сукиной дочке с ее дурацкой звездочкой удалось влезть между ним и protecciґon и преградить ему путь – тогда и вовсе делать нечего. Если самая могучая в мире сила, помогавшая ему до сих пор, с того момента, когда впервые, еще в деревне, он доказал свою преданность ей, покинула его – тогда оставалось только лежать да ждать своего конца, как и положено кужону, потерявшему всякую надежду. Но это было бы несправедливо. Или же явилось бы доказательством того, что на самом деле никого-то и нет. Но в такое поверить он не мог. Мир – место злое, в нем слишком много следов оставил тот, кто помогает ему и владеет этим миром; если бы не было никакой protecciґon, не смог бы он так жить до сих пор. Его вера непоколебима. Священники, воспитавшие его, были людьми образованными, они знали, что говорят. Даже американцы в это верят: тому свидетельством и газеты, и высказывания самых уважаемых людей. Не стоит падать духом; нужно верить и отдаться на волю Тому, Кто, как они утверждают, постоянно рыщет в поисках верных слуг, готовых доказать на деле свою преданность. А он сделал все, что мог.
Ее губы, улыбка – такая нежная, беспомощная и в то же время упрямая – губы и улыбка так и стояли у него перед глазами, а еще она как будто смотрела на него; но он ни секунды не колебался – так было и с отцом Хризостомом, которого он глубоко уважал, но принес в жертву, что открыло ему дорогу к власти и позволило стать lider maximo. Иначе в политике не преуспеешь, власти не получишь – кужоны хорошо это усвоили на протяжении долгих веков, и немцы тоже – великая цивилизованная нация, у которой был Гитлер. Он не хотел кончить как Трухильо и принес в жертву самое дорогое – это вам не пара задушенных цыплят.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
