Она говорила, а я смотрел в ее лицо, озаренное свечами. Их пламя сделалось сильным и мощным, будто не свечи то были, а огненные факелы. Но комната по-прежнему тонула в полумраке; свет падал только на Эльжбету Батори, и в ее глазах читалось торжество. О чем она толкует?.. – подумал я. Божий суд, грешники, праведники… Что за ерунда! Что за…
Отдаленный раскат грома. Тьма сгустилась, и только лицо графини, прекрасное и страшное, маячило перед моими глазами. Ее карминовые губы шевелились.
– Тайна, Великая Тайна… Вы хотели узнать ее, Дойч?.. вы и те, кто вас прислал?.. Так слушайте! Слушайте и знайте, что не случится в грядущем Страшного суда, не будет вам ни воздаяния, ни прощения, ни кары, ни блаженства. Судный день уже миновал, Страшный суд свершился в прошлом, и вы осуждены. Все! Все до единого! Осуждены и отданы нам во власть! Нам и вашей собственной злобе!
Рокот грома стих, пламя свечей опало. Я вытер пот со лба.
– Чушь! – Мой голос был хриплым. – Чушь, вранье, нелепый вымысел! Если б и произошло такое, разве мы забыли бы?.. Вселенское судилище, трупы встают из могил, бог, в силе и славе своей, спускается на Землю, и все это видят… миллиарды живых, десятки миллиардов мертвых… Куда они, кстати, делись, эти воскрешенные покойники?
– Суд был давно, – промолвила графиня. – Когда, никому не ведомо, но вряд ли в ту эпоху мир населяли миллиарды. Мертвецы остались мертвецами, живые – живыми, но лишенными памяти о случившемся. Это часть наказания, Забойщик.
Лицо Эльжбеты Батори казалось уставшим и поблекшим, словно изреченная Тайна выпила из нее энергию. Мрак в комнате рассеялся. В моем бокале, полном красного вина, играли огненные сполохи.
– Вижу, Дойч, вы мне не верите. Но верить вам не надо, вы должны лишь передать услышанное – тем, кто нанял вас. И еще скажите вот что… – Графиня на мгновение задумалась. – Скажите им: разве могли бы вы, людишки, творить те мерзости и пакости, которым нет числа, если бы не было правды в моих словах? Вы ненавидите нас, зовете монстрами, проклятым племенем Нергала… Но сами вы кто? Вспомните кровавые бунты, войны, революции, террор, уничтожение инакомыслящих, гибель целых народов, вспомните о том, что случилось недавно, о лагерях в вашей собственной стране, о бомбе, сброшенной на Хиросиму, и о печах Майданека… Вы сами перебили миллионы, десятки миллионов! Столько, сколько нам не съесть за сотни тысяч лет! И знаете что, Дойч… – она понизила голос до шепота, – я думаю, для кого-то из ваших Тайна тайной не была… Борджа признался, что открыл ее отцу, но я уверена, что и другие знали. Немногие, два или три десятка, но этого хватило. Они знали и ничего не боялись… знали, что живут в эпоху после Судного дня, что все вы прокляты… В двадцатом веке знали как минимум двое… вы вспомните их имена… вспомните и ужаснитесь…
– Хватит! – Я ли это выкрикнул или боль, терзавшая меня? – Хватит!
Я мог ее убить, но теперь это стало бы не воздаянием за Колю Вырия, а низкой местью человека, которому сказали правду. Очень неприятную и гадкую, но – правду! Может, Судный день и был фантазией, но остальное она не придумала – что было, то было! И потому я оставил свой «шеффилд» в кобуре, а катану – в ножнах. Я просто поднялся и вышел вон. Смех графини Батори преследовал меня.
Вокруг отеля раскинулся парк. Ели и березы, сосны и дубы, ивы и осины, дорожки, петляющие среди деревьев, пышный цветник с пионами и розами… После темной комнаты солнечный свет был особенно ярок, утренний воздух – прохладен и свеж, и пахло здесь чудесно, землей, и зеленью, и острым хвойным ароматом. Я шел к своей машине, глядел на эту благодать и думал: мир прекрасен! Мог ли бог, если он существует, пренебречь всей этой красотой? Или он лишь от нас отступился, от недостойных тварей? Мы ведь не изменились с той поры, когда случилось это пресловутое судилище, мы все так же жадны и жестоки, и слишком мало в нас любви. Пожалуй, мы стали еще хуже, ибо теперь богаты знанием, что позволяет вершить такие непотребства, какие не снились римским цезарям, испанской инквизиции и торговцам черными рабами.
Услышал ли я правду от графини? Или то была хитроумная ложь, попытка запугать и запутать меня, Гильдию, церковь и все человечество? Некая теория, вроде изобретенной Байкаловым, но вывернутая наизнанку: ведь согласно ее постулату, мир и люди отданы во власть вурдалакам и монстрам, что не являлись упырями, но были еще страшнее, еще опаснее. То, о чем говорила графиня, ужасы войн, пытки, лагеря, расстрелы, все это было для меня историей, страницами книг, кадрами фильмов и потому воспринималось умозрительно. Но и я с лихвой насмотрелся! Ужасов на пару жизней хватит! А что сам видишь, в то и веришь.
Вспомнились мне юный убивец Андрюха и барышня Ксюша, так возмечтавшая о славе, что не страшили ее зубы упырей, вспомнились «Доза» и пацанва безбашенная, что гуляла там ночами, вспомнились прислужники вампирные, и ренегат Фурсей, и мой партнер с пробитой грудью, и девушка, растерзанная у помойных баков. Много чего вспомнилось: и детский садик «Василек» в Измайлове, и Общество призрения бомжей, и «крохоборы» с «полтинниками», и мертвый Коля Вырий, и резня на свалке, учиненная нынешним утром. А больше всего вспоминались мне Анна и ее сестра Мария. Видит бог, жестокая история, и сам я дважды в ней замешан! Все это я видел лично, и здравый смысл подсказывал мне, что быть такого не должно. Не должно, если мы люди, а не звери! А раз существует такое в реальности, то не исключается, что мне сказали правду: осудил нас Создатель, проклял и бросил чудищам на растерзание. А чудища – мы сами…
И так мне горько стало от этой мысли, что захотелось вытащить ружье и пальнуть в небеса, вроде как знак подать – здесь я, Господи, слышишь?.. Здесь я, Дойч, ловец божий, усмиритель нечисти! Не оставляй меня в сомнениях! Укажи во тьме дорогу! Дай мне силы, чтобы биться с упырями! А если для меня ты не припас даров, так пожалей хотя бы Анну, пошли ей терпения и не лишай надежды! Будь к ней милостив!
– Анна, Анна!
Я выкрикнул ее имя и внезапно понял, что не о том размышляю, не о том печалюсь. Случился Судный день или не случился, покинул ли нас Бог, отдал ли кровососам и маньякам или только решил попугать – что мне до этого? От великих тайн проистекают великие проблемы, но разбираться с ними не мне. С этой вот – отцу Кириллу, патриарху, папе римскому, хоть далай-ламе в Гималаях! Любопытствовали, слуги божьи, – так получите! И решайте, что было, чего не было! А мои проблемы поскромнее, и главная – в Третьем Берендяевском. Сидит на диване, ждет меня и думает, жить или не жить… Пока решила задержаться в этой юдоли печали – видно, дорог ей Забойщик Дойч, покидать его не хочется. Опять же кровь искусственная подвернулась… Будет жить на этом суррогате, будет хранить свою тайну, а потом терпение кончится, и скажет она: убей меня, Петр, убей! Ты ведь Забойщик!
Вот моя проблема. Для кого-то, может, и пустяк, а для меня – великая.
Остановился я, уперся лбом в сосну, вдохнул ее смолистый запах, и в голове у меня прояснилось. Есть проблема – будем решать… Хоть всю жизнь!
И, не думая уже о Судном дне, о Боге, покинувшем нас, и обидных речах графини, отлепился я от ствола и зашагал к «жучку». Но не прошел и трех шагов – замер посреди дорожки, со ртом, раскрытым в изумлении.
