Но это безрадостное открытие не помешало девяти свейским и пяти даннским драккарам с началом прилива устремиться вверх по Сиене.
Чем дальше от растоптанного Хавре уплывала варяжская ватага, тем сильнее знобило Волькшу. В ране на левом плече точно обустраивался неутомимый дятел. Зубы мышей, вгрызавшихся в истрепанные костяшки правого кулака, выросли до размеров бобровых резцов. В полдень, когда вереница драккаров проходила очередной неторопливый изворот реки, Стейн Кнутнев угнездился среди поклажи возле форштевня, накрылся парусиной и весь отдался переливам своей боли.
На вечерней стоянке Хрольф послал человека за Густавом, шеппарем-лекарем, который выхаживал Кнутнева после его неловкой встречи с ножом Бергертайлера.
– Вот ведь не везет, так не везет, – сетовал грозный викинг, подсаживаясь к Волькше. – Опять я не видел тебя в деле. Опять мне достались только твои болячки. Ну да ничего, вот уж под Роуеном я с тебя глаз не спущу.
Годинович снял одежду. Даже при свете лучины было видно, что рана на его плече загноилась и вспухла по краям.
– Надо было, пока свежая, вином промыть или на крайний случай мочой, – отчитывал Густав Волькшу. – А можно так: вино внутрь, мочу наружу. Что теперь прикажешь делать?
Кнутнев поднял на лекаря виноватый взгляд.
– Что это там придурок Хрольф делает? – спросил варяг и посмотрел куда-то через левый борт.
Волкан приподнялся на локтях и посмотрел туда же. В этот миг острая боль резанула его левое плечо – Густав одним беспощадным движением выдавил из раны весь гной вместе с сукровицей. Волькша вскрикнул, точно его ударили обухом по ноге.
– Вот, теперь можно и лечить, – довольно ухмылялся лекарь, доставая холщовый мешочек с травами. После «нежной» чистки, которую Густав устроил Волькшиной ране, боль от сыпавшегося в нее горячего папоротникового пепла была почти сладостной.
– Вина Кнутневу, – повелел знахарь, заматывая рану чистой тряпицей. Раны на кулаке он промыл вином, прижег и тоже замотал тряпицей, после чего велел Волькше перед боем обматывать руку кожаным ремнем: – Воин должен холить свое оружие, а раз у тебя вся сила в кулаке, так ты уж его уважь, сохрани для больших дел.
От выпитого вина, от умиротворяющего действия пепла в ранах, от вновь навалившейся усталости Годинович едва мог разлепить веки, а из его рта вылетали только бессвязные звуки.
– Ладно, Кнутнев, потом поблагодаришь, – усмехнулся Густав его мычанию и пошел обихаживать других раненых.
На следующее утро Волкан мог бы затмить прожорливостью самого Ольгерда. Он умял столько каши со свиным боком, что с трудом дышал. До полудня он опять спал возле форштевня, а к вечеру вновь почувствовал такой жор, что даже сам устыдился своей ненасытности.
Второй день пути уже подходил к концу, когда, пройдя очередную излучину, вереница драккаров вышла на стремнину, которую надвое разрезал остров. Низкие облака, вот уже который день висевшие над Сиеной, ненадолго разошлись, и в щель между ними пробился косой луч солнца. Он осветил слева по борту высокую каменную стену города, казавшуюся еще выше за счет мрачности холмов, встававших за ней. Луч скользнул дальше, упал на склоны за крепостью, и теперь она показалась неприступной твердыней, единым куском серого камня. Стрелковые башни стояли так часто, что самострельщики одной могли бы вести прицельный огонь по бойницам другой. Две привратные крепостицы скрывали окованные железом створки. Заполошный перезвон плыл над городом. За каждым простенком между бойницами мелькал чей-нибудь шлем или кожаная ратная шапка. К появлению варягов дружина и жители Роуена были готовы, точно их все-таки кто-то предупредил.
– Нам не разгрызть этот орех, – вполголоса промолвил Хрольф, стоявший возле форштевня вместе с Волькшей. Тот с надеждой взглянул на сторешеппаря, но Гастинг огорчил его, сказав все так же тихо: – Надо попробовать расколоть. А, Кнутнев?
Годинович только сокрушенно покачал головой. Вряд ли франки дважды поймаются на одну и ту же приманку с разрубанием креста и выйдут из-за каменных стен. А доставать рака из-под камня – пальцев не жалеть, как говаривал Година, когда затея казалась ему непосильной.
Однако Гастинг скорее храбрился, чем искренне верил в возможность «расколоть» каменный орех Роуена. Скаллагримсон, единственный на Громе знавший толк в осаде каменных крепостей, сказал, что стены скоттландского Одинберга были на две сажени ниже роуенских, а стрелковых башен у скоттов было меньше, да и привратного замка там не было вовсе. И при этом его осада обошлась Ларсу почти в триста дружинников, и если бы не безумная сила Большого Руна, то и вовсе не видать бы уппландскому ярлу той победы, которая поставила его славу вровень со славой свейландского конунга.
Триста человек убитыми! После взятия Хавре под рукой Хрольфа осталось едва ли триста пятьдесят полностью боеспособных воинов. Легкораненые тоже пойдут в бой, но пользы от них все же меньше. У фризов, которые заплутали где-то, пробираясь вдоль берега Сиены, всадников осталось не больше ста сорока. Да и то, что могут конники при осаде каменной твердыни? Гордо кружить вокруг? Ждать, когда распахнутся ворота, дабы ворваться внутрь и завязнуть в путанице узеньких улочек? Словом, как ни крути, а Роуен оказался тем самым раком под камнем.
Шёрёверны причалили на ночлег к юго-западному берегу острова, что в этом месте разделял Сиену на два рукава. Выставили дозорных. Сварили походной каши, но ели ее без всякого задора, даже невзирая на обилие франкского вина и остатки жареной свинины.
Шумного тинга не было. Сошлись возле Хрольфового костра шеппари, хольды да Кнуб со своими десятниками. Всем почему-то вспомнились посулы ярла Хедебю о том, что в случае небогатой добычи в Хавре недостачу можно будет взять в Роуене. Ну, и как толстопуз собирался взять крепостную стену в маховые четыре сажени вышиной?
Впрочем, даннскому хитрецу в лицо никто такого вопроса не задавал. Как его ни чести, а он все равно оставался вторым человеком Даннмарки после Харека Скьёлдинга. И потому именно Кнубу дозволили вести совет.
Шеппари высказывались с натугой. Хольды молчали. Бодрые слова никак не выходили у них из глоток. Даже чарки с вином не помогали.
– Что будем делать, мореходы? – время от времени вопрошал то Хрольф, то Кнуб. Все ждали, кто первый выскажется за отступление. Вниз по течению реки остались маленькие селения. Если кто считает, что золота и серебра, захваченного Кнутневым возле Хавре мало, то можно кое-чего еще добрать в этих городцах. Тоска снедала шёрёвернов. И за осаду никто не говорил, и за попятный ход никто не ратовал. Так и сидели они, пока из мрака осенней ночи не появились Волькша и Олькша, Кнутнев и Бьёрн.
– Где вы ходит, венеден? – пожурил их Хрольф на языке ильменьских словен. Ни дать ни взять – заботливый отец.
– Смотрели на городище, – ответил Годинович за обоих. – Так-то он не велик, но уж больно крепок.
Варяги попрятали ухмылки в усы, дескать, им и с одного погляда было ясно, что Роуен с наскока не взять. Сил не хватит ни для натиска, ни для долгого измора. Ну а если франки прознают, сколько всего у викингов бойцов, так и вовсе мореходы могут из добытчиков перекинуться в добычу.
