— Зыбина у аппарата, — развязно произнесла Людка и тоже почему-то с французским прононсом.
— Это я, Женька Трубников. Настя у тебя?
— Была у меня, но в данный момент изволила отбыть домой со своим мужем, — шаловливо ответила Зыбина.
— С каким мужем? — рассердился Трубников. — Ты чего плетешь? Это я, Женька, ее муж! Не узнала?
— Одну минуточку, я сейчас уточню, — хихикнула Зыбина, ничуть не смутившись, и окликнула кого-то по-французски. Ей ответили на том же языке, и Зыбина протараторила официальном тоном, в упор не узнавая мужа подруги: — Ждите, скоро должны быть.
В ту же минуту в прихожей раздался звонок. Трубников открыл дверь и обмер: на пороге стояла Настя, но в каком виде: пьяная, растрепанная, с дымящейся сигаретой в руках. Ее помада на губах была безобразно размазана, плащ распахнут, на блузке оторваны пуговицы, на груди следы чьих-то жирных пальцев.
Жена не отвела глаз, как обычно. Она открыто смерила мужа насмешливым взглядом и переступила порог.
— Ты где была? — с ужасом прошептал Трубников, чувствуя, как его руки сжимаются в кулаки.
— Разве ты не знаешь, где я была, — усмехнулась она. — Ты же звонил Людке Зыбиной.
— Она сказала, что ты ушла с мужем.
— Она правильно сказала, — ответила Настя, стряхивая пепел на пол.
— Но ведь я твой муж! — прошептал Трубников.
Она смерила его презрительным взглядом и вульгарно хмыкнула:
— Ты уверен?
Кулаки Трубникова обмякли и разжались, но сжалось с неземной тоской его земное сердце. «Это сон, всего лишь сон, — подумал он. — Нужно сделать усилие и проснуться». Только проснуться не получилось.
— Ты удивлен? — улыбнулась она. — Почему? Разве я твоя собственность? Разве я не имею права иметь еще одного мужа? Разве я не могу распоряжаться своим телом так, как мне заблагорассудится? Ну давай начинай бить! Я жду!
В ее глазах сверкнуло что-то сатанинское. Трубников растерянно попятился и вдруг трижды перекрестился. В ответ она звонко расхохоталась.
— Ну что же ты? Убей, если сможешь. Но убить — это не легко.
— Уходи, — простонал Трубников.
— Конечно, уйду. Я потому и пришла, чтобы сказать тебе, что ухожу навсегда.
Вслед за этим она развернулась и сильно хлопнула дверью. Трубников кинулся за ней на лестничную площадку, но внезапно проснулся. На душе не было тяжести, а было облегчение. Ведь сегодня он ее не тронул и пальцем. Оказывается, во сне тоже можно владеть собой. Трубников посмотрел на жену. Спящей она всегда казалась милой и целомудренной.
Нельзя сказать, что сон оставил на душе тягостный отпечаток. Он забыл о нем тотчас, как только явился на работу. Однако издатель целый день помнил, что вечером должен позвонить Марго. Откладывать уже не было терпения.
В девять вечера, после ужина, Евгений удобно расположился в кресле неподалеку от своей жены, уютно шелестящей журналом, и набрал номер Маргулиной.
— Марго, значит, все-таки пятого февраля ты была у Колесникова? — произнес он после короткого приветствия. — Только не говори, что в это время ты торчала у Белорусского вокзала. Я знаю, что вместо тебя в свидетельских показаниях расписалась Зыбина. Может, я не вправе на четвертый день после похорон устраивать разборки, но пойми, Колесников мне друг.
— Друг? — издевательски переспросила Марго. — Ну что ж, друг так друг. Понимаю, друг — это святое. — Из трубки донесся протяжный вздох, и Маргулина более чем спокойно поинтересовалась: — А скажи мне, Женя, Людка Зыбина — это твое единственное доказательство, что я была в тот вечер у Колесникова?
— Ни в коем случае! Диман мне тоже рассказывал о твоем визите. Почему я должен ему не верить?
— Ах да, ведь друг же, — произнесла она насмешливо.
— И еще моя жена видела тебя в тот вечер у его дома.
— Жена? — невесело рассмеялась Марго, и в трубке воцарилось молчание. Впрочем, длилось оно недолго. — Позволь полюбопытствовать, а где конкретно меня видела твоя жена?
— Не компостируй мозги, Маргулина! На Ленинском проспекте она тебя видела, у дома номер девяносто пять. Ты была в белой шубке и бордовой кепке. И еще в юбке-разлетайке. Она видела, как ты выходила из своих «Жигулей» у китайского ресторана.
Новая пауза воцарилась в телефоне. Но длилась она гораздо меньше первой.
— Скажи, мой милый Женя, ты бывал когда-нибудь у Колесникова дома?
— Что за дурацкий вопрос? Я был у него десять дней назад, как раз в тот день, когда из пруда достали твоего мужа.
— Тогда скажи, где ты ставил машину?
У Трубникова нервно дернулась щека.
— Не понимаю, к чему ты клонишь, Маргулина? Во дворе я ставил машину. Где же еще?
— Во двор ты въехал через арку?
— Да, через арку, которая с левой стороны от Ленинского проспекта. Через чего же еще я мог въехать? Там больше нет никакого въезда.
— Правильно. Потому что с правой стороны действительно въезда нет.
— И что?
— А то, что китайский ресторан находится с правой стороны.
— Я понятие не имею, где находится китайский ресторан, — вышел из себя Трубников.
— Я имею понятие, — спокойно ответила Марго. — Он находится с правой стороны от Ленинского проспекта. Теперь подумай, был ли мне смысл ставить машину у китайского ресторана, а потом через три улицы обходить этот громадный дом, чтобы зайти во двор?
Трубников задумался.
— Что ты этим хочешь сказать, Маргулина?
— А то, что если твоя жена действительно видела меня, то уж никак не у китайского ресторана, а в самом дворе. Ты спроси, что она делала во дворе твоего друга?
Сердце Трубникова оборвалось и отбыло куда-то в коленки. Следом раздались насмешливые гудки. Евгений посмотрел в испуганные глаза жены и понял все.
42
О пятой подлости Колесникова Трубников даже не подозревал. Это произошло в декабре девяносто седьмого за четыре дня до Нового года. Диман явился в дом бывшего товарища с искренним намерением — покаяться. Покаяться за все подлости, которые он совершил по отношению к своему единственному другу.
Нельзя сказать, что в Колесникове не было ничего святого. После того как он подставил друга, подкинув бандитам удостоверение, его покинул сон. Димана замучила совесть. Видит бог, что все эти годы без Женьки Колесников искренне страдал и презирал себя за неблагородство. Однако показаться на глаза Трубникову не решался. Четыре года самоистязаний очень изменили бывшего прохвоста. Карьера и слава перестали его занимать. К деньгам он тоже охладел. Если бы ему предложили расстаться с документами взамен на то, чтобы снова вернуть друга, он бы согласился, не раздумывая. Однако это уже было невозможно. Такие вещи не прощают.
