Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 138
– Че надо?
– Слушай, друг, курить хочу. И как тут у вас со жратвой?
– Бабки есть?
– Нет. Мне не дали взять с собой. Сказали, что сразу отпустят.
– Нет бабок – нет сигарет.
– Слушай, но мне привезут. Я тогда отдам.
– Вот привезут – тогда и поговорим.
– Позвони по этому телефону. И все у тебя будет.
Я продиктовал сотовый Моти и сержант ушел. Через десять минут он вернулся и сказал, что телефон выключен, а его смена кончается.
Я сел на нары и начал пытаться рассуждать. Сначала от разочарования я не мог сосредоточиться, но через некоторое время даже вошел во вкус. Из рассуждений вытекало следующее:
1. Если я здесь благодаря хатам, то еще не все потеряно. Ведь я жив. (Меня пробрал мороз по коже, когда я подумал, что Стариков сейчас лежит в холодном судебном морге. Теплых чувств я к нему никогда не испытывал, но уж и смерти Старикова не желал).
2. Если я здесь из-за сумасшедшего стечения обстоятельств, то опять же – отчаиваться нет смысла. У меня есть друзья и деньги, а убивать я никого не убивал. Правда, Василек говорил про какой-то нож… И рубашка в крови… Надо разбираться. Кто-то ведь его убил? Но Стариков совсем не тот человек, ради которого стоит пачкать руки кровью. Да еще таким количеством крови (я поежился, вспомнив огромную лужу на полу и забрызганные кровью обои). Если только из ревности? Может, Стариков нажрался и решил себе сделать сэппуку? Тогда надо было начинать с живота. А перерезать себе горло на две трети – может только хорошо подготовленный самурай.
3. Остается версия, что Старикова убил я сам. Допустим, он полез ко мне, я выхватил нож и убил его. А сейчас ничего не помню. Сильный стресс плюс алкоголь – вытеснение кошмарного воспоминания в подсознание. Тем более, кажется, Стариков обещал меня зарезать. В шутку.
Но тут вступает в силу фактор родственников Старикова. Что-то он мне в свое время намекал на папу-чекиста. И Василек говорил, что ему его начальство приказало поставить дело на особый контроль. Но это могли быть как родственники Старикова, так и хаты. С этой стороны – дело дрянь.
Подводим баланс: против меня загадочные хаты и московская милиция; за меня: отсутствующий в Москве Антон и не очень вменяемый Матвей. Ну и, конечно, Маша с мамой, но они мало что могут сделать… В PR Technologies зреет измена. Приходится признать, что баланс у меня отрицательный. Как всегда.
В деле уже три смерти: Химик, Лиля и Стариков. Я закрыл глаза и попытался представить себе всех трех. Через минуту я открыл глаза. Стариков в этой последовательности был явно лишним. Может, его перепутали со мной в темноте?
На этой грустной ноте, я понял что свет в камере никогда не погаснет, еды не будет, а кто спит тот обедает. И попытался строго в соответствии с анекдотом про Ленина и красноармейца поесть.[38]
* * *
Кажется, шел вторник. В камере без окон я утратил чувство астрономического времени. Весь понедельник я провел в ожидании. Адвоката, следователя, сержанта, Матвея – хоть кого-нибудь. Не было ни единой души. Ко мне никого не подсаживали. Я утратил спокойствие и способность спокойно рассуждать. Я реагировал на каждые шаги по коридору. Менты – наоборот – на меня не реагировали. Я даже не мог объявить голодовку в знак протеста. Меня не кормили. На мои просьбы о хлебе менты многозначительно молчали. Я стал психовать. Где Матвей? Может, они с ним тоже что-то сделали?! А мама? Каково сейчас ей?
Голод, замкнутое пространство, никогда не гаснущий свет. Полное игнорирование меня как обитателя Вселенной и гражданина России. Я понимал, что меня прессуют. Но уже совсем не понимал, зачем.
Во вторник, когда мне показалось, что уже вечер, я вдруг почувствовал непреодолимое желание оказаться дома. Я стал страшно стучать кулаками в дверь и орать «Выпустите меня отсюда, суки!! я требую адвоката!! Вы же сами сказали, что у меня есть право на адвоката!!»
Минут десять никто не реагировал, а потом вошли два мента с дубинками и хорошенько по мне прошлись, негромко матерясь и объясняя, что научат меня правильному поведению. Били сильно, но не зло. Как будто выбивали ковер. Потом они ушли.
У меня начали болеть почки и не было сил пошевелиться. Я лежал и скулил: «Суки, суки». Из глаз текли слезы. Было очень больно. Так кончился вторник. Я почувствовал, что начинаю сходить с ума. От тюремной романтики не осталось и следа.
* * *
В среду с утра распахнулась дверь камеры и меня отвели к Васильку. Все тело ныло и я еле дошел. Василек не смотрел мне в глаза. Просто сказал сухо:
– Вот постановление прокурора о вашем аресте. Подпишите, что ознакомлены.
– А адвокат? Вы же обещали адв…
– В СИЗО у вас будет адвокат.
– Не буду ничего подписывать больше. Не буду!!!
– Не надо на меня орать. А то…
Я немедленно заткнулся, вспомнив чем закончилась вчерашняя истерика. Но, очевидно, Васильку моя подпись была на фиг не нужна. Меня увели, но повели не в камеру, а во внутренний дворик. «Хорошо, что в наше время не расстреливают, – подумал я. – По крайней мере, вот так сразу».
Во дворике стоял немного переделанный УАЗик. С решетками на непрозрачных закрашенных окнах. Меня посадили в него, точнее воткнули, потому что в кузове набилось уже не менее 15 человек. Примерно таких же небритых, грязных и вонючих, как я. Почти у всех были баулы. Я был налегке. Поскольку двери не закрывались, мент снаружи давил на них всем телом, а потом грохнул с разбега ногой. Я был как раз под самой дверью. Дверь вмяла мои ребра и защелкнулась. Мы поехали. В дороге у одного наркомана началась ломка и его стало рвать. Запах и жара делали из машины настоящую фашистскую душегубку. В машине не было ни одной щелки для воздуха.
Через сорок минут кошмара мы приехали в Матросскую тишину. Началась перекличка. Среди нас – половина выходцев из Кавказа и Закавказья. Их фамилии менты перевирают, а они в большинстве своем по-русски говорят плохо, и своих фамилий не узнают.
После переклички – сборка. Сортировочная камера размером со школьный класс, а народу в ней – за сто человек. Концентрация – как в поезде метро в часы пик. Вентиляции нет. Многие курят. Кто-то, нагнувшись, жжет тряпки и в алюминиевой кружки варит чифирь. Комната заволакивается дымом от тряпок. Фантасмагорическая картина.
И она длится пять часов. Пять часов в тесноте без воздуха. Когда мне дали сигарету и спички, спичка просто не зажигалась. Ей не хватало кислорода. Пришлось прикурить от другой сигареты. Наконец, группами по 20 человек начали вызывать на шмон.
Я вспомнил, как Аркан рассказывал, что это название происходит от цифры восемь – время утреннего обыска в камере. Поверить в то, что с Арканом, Аней и поездкой в Эйлат я попрощался меньше недели назад – было совершенно невозможно.
Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 138
