— Замучили, — с расстановкой произнесла она. — Сегодня, не клиенты, а кровососы какие-то. Всё им не так.
У неё были густые чёрные волосы, забранные в пучок, томные карие глаза, пухлые щёчки, вздёрнутый носик.
— Ты новенький? — спросила она, глядя на Юдина сверху вниз. Он молча кивнул, отправляя в рот мягкий ломоть хлеба. — В грузчиках у нас?
— Угу.
— По рукам видно, что ты не из работяг, — заключила Эльза, закончив изучать его.
— Тебе-то что? — пробубнил он.
— Вот ты скажи мне, почему сейчас так много интеллигентов идёт в грузчики, почему сторожами нанимаются? Это, что ли, мода такая?
— Вроде того. Времени много свободного, — неохотно отозвался Юдин, не прекращая жевать. — Опять же голова не занята обременительной ерундой, ничто не мешает творческим мыслям.
Ему хорошо были известны эти аргументы — в лагере через его руки прошло много людей, получивших срок «за тунеядство». В большинстве своём это были спившиеся и ни на что не годные люди, не желавшие трудиться, но попадались среди «тунеядцев» и такие, которые сочиняли стихи, писали картины, занимались музыкой, но официально ни на какой службе не числились — они просто не переносили государственной службы, упорядоченной работы, дисциплины. Они любили «свободное творчество», то есть делать только то, что им хочется, и тогда, когда им хочется и при этом отчаянно пили. Закон же такого поведения не допускал. Все граждане Советского Союза обязаны были трудиться на благо общества, а если кому нравилось заниматься искусством, то каждый человек имел возможность отдать своему увлечению время после основной работы или выходной день. Были, конечно, и профессиональные работники искусства, но все они состояли в каком-либо из многочисленных профессиональных творческих Союзов — в Союзе художников, Союзе писателей и т. д. Гражданин же, полностью отдававшийся искусству, но не занимавшийся общественно полезным трудом, официально признавался тунеядцем и прожигателем жизни. Никакие аргументы в защиту такого образа жизни не могли спасти человека.
Юдину не раз приходилось беседовать с осуждёнными по этой статье. Он хорошо понимал их, в определённом смысле он даже завидовал им — таким уверенным в себе, таким независимым, преданным искусству. В его душе никогда не жила преданность своей выбранной профессии, наоборот: он с первого дня службы в возненавидел свою работу, терпеть не мог сослуживцев, на дух не переносил казарменный режим и всю свою неприязнь переносил на жизнь в Советском Союзе в целом.
— Слышь, грузчик, ты кто на самом деле? Писатель? — спросила Эльза, кокетливо склонив голову, поглаживая указательным пальцем себя за ухом и показывая миниатюрные золотые колечки в мочках ушей.
— Нет, — он покачал головой, — художник.
— Оно и видно: бородатый. Почему все художники носят бороду? Модно?
Причёска Юдина была ещё далека от тех длинных прядей, которые всё чаще и чаще встречались у многих молодых людей; его волосы ещё не спадали глаза и были далеки от того, чтобы касаться плеч. И всё же он вполне мог сойти за вольного художника, благодаря взъерошенным и немного налезшим на уши волосам.
Юдин не ответил Эльзе, но внимательно оглядел её фигуру. У неё были крепкие ноги, чуть тяжеловатый таз, небольшая грудь. В белом переднике поверх розового служебного платья и белой же ажурной наколке на голове Эльза выглядела весьма привлекательно.
— Ну, ты прямо прожигаешь глазами, — засмеялась она немного натужно. Чувствовалось, что она смутилась. — У тебя имя-то есть?
— Николай.
— А меня Эльзой зовут.
Он молча кивнул.
— Ты чего такой мрачный, Коля? Может, с девушкой поссорился?
— Нет.
В его голосе ей почудилась не то глубинная печаль, не то горечь обиды, не то хорошо спрятанная за хмурой сдержанностью мальчишеская ранимость и нежность. Среди знакомых Эльзы не было художников. Лишь однажды она обслуживала стол, за которым шумная компания чествовала какого-то живописца, но тот был больше похож на секретаря партийной организации (хороший костюм, галстук, сытое лицо с двойным подбородком, гладко уложенные на пробор волосы). А этот Николай с растрёпанной шевелюрой и неухоженными ногтями почему-то показался ей натурой глубокой, по-настоящему мечтательной, каким, собственно, и должен быть художник. Он явно принадлежал к тем, кого принято называть неудачниками, но было в нём что-то такое нервное, натянутое, готовое сорваться в любую секунду, и это что-то показалось Эльзе важнее всего остального.
Из висевшего на стене радио доносился торжественный мужской дикторский голос:
— Сегодня у нас — всенародный праздник. С утра к избирательным участкам идут труженики Страны Советов, чтобы выполнить свой гражданский долг. Отдавая голоса за кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных, они голосуют за дальнейший расцвет социалистической Отчизны, за новые достижения в коммунистическом строительстве, за счастье каждой семьи….
— Может, выпьем по рюмке за знакомство? — спросила Эльза, присаживаясь возле Юдина.
— Я не пью на работе.
— Рюмку коньяка можно, — прошептала она, наклонившись поближе, и в голосе её прозвучала не только убеждённость, но и зазывность. — А после работы можно прогуляться. Как ты? — От неё пахло духами и губной помадой. — Или ты дикий?
— Я нормальный. Можно и прогуляться. Почему нет?
— Никитишна! — позвала Эльза.
— Чего? — из дверей вышла крупная женщина с тяжёлыми розовыми руками, из-под её густо завитых волос с искусственной сединой свисали крупные янтарные серьги.
— Коньячку плесни нам, — Эльза подмигнула.
— После работы она шепнула на ухо напарнице про Юдина:
— Нюська, этот мужик мне нравится.
— Любовь хочешь закрутить?
— Такую любовь закручу, что и не раскрутить! — Эльза мечтательно закатила глаза.
На следующий день у неё был отгул, но она пришла в ресторан, чтобы увидеть Юдина.
— Слышь, художник, — окликнула она его, когда он вывозил из подсобки громыхавшую на разбитом цементном полу тележку.
— Чего надо?
— А ты не так сурово смотри на меня. Может, я за лаской пришла, — она игриво сощурилась. — Может, поцеловать тебя хочу, — постукивая заострённым башмачком о косяк двери, она заложила руки за спину и хитро улыбнулась. Вся поза её выражала высшую степень кокетства.
— Поцеловать? Меня? — Юдин остановился и вытер руки подолом грязной рубахи.
— А ты, что ли, откажешься? Скромный очень?
— Нет, только некогда сейчас мне… Как тебя? Я забыл.
— Эльза, — она обиженно отвернула голову в сторону. — Ишь ты, забыл… — она потопталась на месте и сделала шаг к Юдину. — Подруги называют просто Эля.
— Что ж, Эля. У меня дел тут часа на два. Приходи… Познакомимся поближе…
