class="p1">Хрустнуло — вывалилась державшаяся на честном слове доска, и Максимова волной смыло обратно в море.
— Не могу… Не получается…
Что не получилось у него, цивилизованного белого человека, то сумел сделать Джимба. Он словно ящерица взобрался по испещренному борту каравеллы, ничего не сломав и не обрушив, оттолкнулся от уже залитой водою палубы и повис на бушприте. Перебирая руками, перелез по нему на шхуну. Ее нос был низко наклонен, а корма приподнялась на целый фут над морем.
— Руби! Руби! — заплескал руками Максимов.
— Нет! — оборвал его Рамос. — Нельзя! Каравелла утонет и потянет нас за собой…
Действительно, наполненный до краев «Сан-Себастьян» держался исключительно за счет сцепки со шхуной. Если бы бушприт сейчас обломился, судно, помнившее еще конкистадоров Кортеса и Писарро, камнем пошло бы на дно вместе с находившимися в непосредственной близости пловцами.
Джимба принес веревочную лестницу и спустил ее с борта. Алекс подсадил Аниту, и она стала подниматься. Лестница из-за неправильного положения шхуны висела криво, ее мотало на ветру, шершавые перекладины больно драли кожу на ладонях. Анита едва не сорвалась. Джимба вытянул длинные руки и вытащил ее на палубу, как репу из грядки.
А в воде завязался спор между Рамосом и Максимовым: кому лезть во вторую очередь. Каждый проявлял тактичность и уступал лестницу другому. Что-то похожее происходило утром между Алексом и ныне покойным японцем, когда бились с акулами.
— Совсем голова дурная? — крикнул им сверху Джимба. — Шхуна ломается, потонем все из-за вас!
Алекс приложил Рамоса трехэтажным русским матом, которого тот не мог понять, и взялся за вихлявшуюся лестницу. Со всей возможной поспешностью взобрался на палубу, где его ждала Анита. Мексиканец, довольный тем, что вышел победителем из джентльменского состязания, влез последним, втянул лестницу и схватился за топор.
Корма шхуны поднималась все выше, наклон палубы составлял уже градусов тридцать, на ней трудно было устоять. Рамос, не дожидаясь, пока суденышко, и без того потрепанное, расколется надвое, ударил топором по бушприту. Джимба раздобыл где-то второй топор и встал с другой стороны. Вместе они в минуту перерубили прочное дерево и освободили его от такелажа.
Шхуна словно сбросила с себя неподъемный груз. Корма обрушилась в воду, которая взлетела рассыпчатым хрустальным столбом и окропила палубу до самого носа. Корабль закряхтел, заскрежетал, паруса на грот-мачте заполоскались, потеряв ветер.
Откуда-то из-за развалин кубрика выползла на четвереньках Вероника. Никто не стал пенять ей, что она укрывалась там, пока бесновался рыжий Карл, теперь уже упокоившийся в трюме «Сан-Себастьяна». Рамос поймал рукояти бешено крутившегося штурвала и увел «Избавитель» от каравеллы, предоставив ее самой себе.
С оконечностью бушприта, торчавшей из полуюта, она мигом погрузилась по нижние реи, но и в таком положении не задержалась. Разыгравшиеся волны накатывали со всех сторон, кружились пенистые завитки. Еще немного — и море поглотило ее.
Глава девятая
19:00–22:00
Безотрадные раздумья. — Фантазии и реальность. — Перья птицы эму. — Изгоняющий смерть. — Огненное кольцо. — Оружие дикарей. — Как один человек может захватить целый корабль. — Сумерки. — Мель посреди моря. — В ожидании прилива. — Экскурсия на скалу. — Где скрывался Джимба. — Средство для достижения радости. — Уговоры. — Растерянность сеньора Рамоса. — В тисках.
Обломанный бушприт, разбомбленные надстройки, снесенная мачта — «Избавитель» представлял собою зрелище жалкое и вызывавшее предчувствия одно тревожнее другого.
«Не потонем ли и мы вслед за каравеллой?» — размышляла Анита, опершись на руку Алекса. Они стояли на носу корабля. Солнце наполовину зашло за горизонт, однако зной еще не спадал, туника быстро сохла, и недавнее пребывание в теплой купели казалось уже скорее приятным, тем более все окончилось благополучно, если не считать гибели Фастова. Наверное, выражение «если не считать» применительно к утрате человеческой жизни было излишне циничным, но Анита не обманывала себя: не соверши Карл Ильич святотатства, пронзив себя мечом, все могло обернуться куда трагичнее.
Рамос уже просветил ее и Алекса относительно допущенной ими ошибки.
— Капитан предупреждал: у Карла нездоровая психика. Я не знал его слишком хорошо, но пока длился рейс, у него раза три ум заходил за разум. Мог вспылить ни с того ни с сего, переставал разбирать человеческую речь… Сладить с ним было непросто.
— Зачем же капитан взял его на шхуну? — недоумевал Максимов.
— Точно не скажу, но по слухам сеньор Руэда был Карлу чем-то обязан, потому и терпел все его выходки. И нам наказывал обходиться с ним помягче. Не как с хулиганом, а как с больным, понимаете? Но я чувствовал, что когда-нибудь случится несчастье…
— Сумасшествие… — проговорила Анита. — Жаль, что мы поздно это распознали! Чуть не позволили ему расправиться со всеми нами… И с вами тоже.
— Знаете, сеньора… — Рамос полуобернулся, глянув туда, где скрылась каравелла «Сан-Себастьян», ставшая склепом для Фастова, — для меня удивительно, что Карл угрожал убийством. Он, конечно, славился непредсказуемостью, но у меня всегда было ощущение, что его безумие имеет предел, через который он не смеет перешагнуть.
— Перешагнул же! — вставил Алекс. — Он сам признался нам в своих преступлениях.
— И ты ему поверил? — Анита отнюдь не разделяла убежденности мужа. — Этот Карл Ильич… Хотя, конечно же, его звали по-другому, был большой фантазер. Приписал себе родство с царствующей династией… Что ему стоило выдумать и все прочее?
— Что, например?
— Что он странствовал по свету и был отовсюду изгоняем. Что помогал капитану набирать экипаж. Что господа Рамос и Джимба невинны, как агнцы. Что он видел сеньора Руэду и может подтвердить его алиби…
— К чему нам теперь алиби капитана? Он мертв. А что убийца — Карл, в этом я уверен на все сто.
Максимов и мысли не допускал, что убийства на шхуне совершены кем-то иным. Перекошенное лицо Карла Ильича все еще маячило у него перед глазами.
— Ты, как всегда, торопишься с выводами, — Анита отпустила его руку. — Наш убийца дьявольски расчетлив и хитер. Он все проделывает так, что komar nosa ne podtochit. А Карл… Неуравновешенный, теряющий рассудок… Да он бы давно уже допустил какой-нибудь просчет! И как ты объяснишь его самоубийство?
— Это как раз логично. Муки совести…
— Уволь! Какие муки у нелюдя, который за неполные сутки убил шестерых? Тут другое… Я смотрела на него, когда он кромсал мечом каравеллу. Взгляд у него был затуманен, а потом вдруг остекленел. И если я правильно помню, в этот момент издалека долетел звук — часы в рубке капитана пробили семь раз.
— Ты услышала? Из трюма каравеллы?
— Корабли стояли вплотную, а трюм был весь дырявый, рубка тоже… Слышно было плохо, но Фастов как-то сразу застыл,
