уже довольно неформальный сбор педотряда. Уже завтра днем сюда заедут другие вожатые, которые работают на основной, непрофильной смене этой базы. А тем временем Раиса жмет каждому из нас руку, говорит спасибо за успешную работу и объявляет смену закрытой.
- Все собрала? – спрашивает Герман, выкатывая из мужской вожатской чемодан и притормаживая возле женской.
- Кажется, да.
- Проверь лучше.
- Эй! Ты выучил эту фразу, чтобы говорить детям, и продолжаешь так разговаривать со мной!
- Мы в ответе за тех, кого приручили, Марья. Тебе ли не знать? Проверь все еще раз, прощайся со всеми, и погнали к машине. Я тебя отвезу.
Долгих прощаний не выходит – с вожатыми мы уж точно очень скоро встретимся, да и первое время, по опыту, будет тянуть на такие встречи и общение. Так что буквально через пять минут я оказываюсь в салоне того самого черного кроссовера, что подрезал нас с папой на трассе. Шацкий заводит машину и выезжает со своего места парковки.
Три недели вместе закончились. Мы едем молча, иногда бросая друг на друга короткие взгляды, и оба не знаем, что сказать, хотя нас переполняют эмоции. Мы едем в какую-то новую жизнь.
Глава 27. Как серый волк
Герман
Признаться честно, за рулем машины я ощущаю себя на своем месте гораздо больше, чем «за рулем» отряда, и потому острое осознание произошедшего наваливается сразу. Мы возвращаемся домой, в свой привычный мир, где уже не будет Германа Юрьевича и Марьи Николаевны. Мы больше не вожатые второго отряда, и нас больше не связывает совместная работа.
Да, мы почти ровесники, пару лет – не разница. Живем в одном городе, никакой фигни с расстоянием. И все же я уверен, что Марья – домашняя девочка, гуляет редко и с подругами, читает книги и по учебе, и в свободное время.
А я… Тусовки до утра, вечно где-то на выходных, сел в машину и погнал куда-то, организовал отдых для всей компании. Нет, не забил болт на универ, ведь закончил его с красным дипломом и без особо труда сдал вступительный в магистратуру, но до прилежного студента и ботаника мне как до луны. Сестра вообще считает, что я ни к чему в этой жизни не приспособлен, кроме тусовок, но сама жизнь показала, что это не так. Я отработал целую смену, и все дети живы, здоровы. Да и с напарницей общий язык нашел. Своим языком у нее во рту… Ну а что, как умею, так и делал. Тем более, мне хотелось этого больше всего на свете.
Мы едем молча, не нарушая ту особенную тишину, в которой вышли из лагеря «Горизонт». Когда дети разъехались, я на минуту поймал чувство легкой грусти, ведь успел так привыкнуть к ним. А как же наши утренние пробежки с пацанами? Отрядные шутки, подколы? Посиделки в беседке? А как же любимая женская вожатская, где столько времени проведено в составе банды четырех старших отрядов? Все это закончилось, но Марья по-прежнему рядом, и даже не верится, что завтра утром я встану с кровати и не увижу ее через пять минут после пробуждения. Нам не надо будет будить отряд, собирать на завтрак и придумывать кричалку для столовой.
Эти три недели по четкому расписанию и с постоянной занятостью остались позади. Все. Мы едем домой.
Щелкаю, включая дворники и слегка протирая лобовое стекло. Телефон коннектится с тачкой, включаю музыку из своей подборки и бросаю гаджет на удобную подставку. Отправляю руку на колено девушки и слегка сжимаю. Пока мы были в лагере, у нас не было времени и возможностей для чего-то большего, и Маша так и не успела привыкнуть ко мне и моей близости. Максимум, что с нами случалось, – это полежать на ее кровати в обнимку. Детский сад, ясельная группа, честное слово. Мне двадцать два, а не двенадцать. И я, разумеется, хочу ее всю, а не только чмокать в лобик перед сном и осторожно обнимать. Меня, блин, как и в первые дни, штырит от аромата ее волос, от каждого изгиба ее тела, от ее слегка неловких, неумелых действий, когда мы наедине. Башню сносит капитально, и если в лагере еще требовалось сохранять хладнокровие, то теперь я не собираюсь особенно держать себя в руках. Конечно, не накинусь на нее, как серый волк на Шапочку… А может, накинусь.
- Чем ты теперь займешься? – спрашивает Марья, когда мы въезжаем на территорию города. Я отвык от такого количества огней, машин, людей. Мы еще и сразу в мертвую пробку попадаем, хотя я не жалуюсь, дольше просидим в машине вдвоем.
- Когда отвезу тебя домой? Поеду к себе, закажу ужин, закину вещи в стиралку, может, выпью кофе и покурю, а потом лягу спать.
Маша улыбается и качает головой.
- Спасибо, конечно, за подробный отчет, но я имела в виду, чем ты займешься после окончания смены до начала учебного года. Еще почти месяц впереди, есть время.
- А, ты глобально интересуешься. Не знаю, я не из тех людей, которые всегда заранее планируют. На море хочется рвануть. А еще в конце августа свадьба у лучшего друга, того самого, который мне с букетом помогал. Если сестра поступит в Москву и решит перебраться туда, может, надо будет слетать с ней, чтобы помочь заселиться, устроиться. В общем, посмотрим в процессе.
Перечисляю все это так подробно, словно делаю доклад, и только потом понимаю, что не сказал ни слова о самой Маше. А спрашивала она наверняка ради этого. Хотела узнать, как наши отношения встроены в мои планы на август.
Вот же блин. Идиот ты, Шацкий. Прав папа, двадцать два года, а мозгов нет, одни кудри.
- Но в целом я планирую провести время с тобой, насколько это возможно, – добавляю после небольшой паузы и внимательно жду, что Марья на это ответит. Мы как раз плотненько стоим в пробке, и я могу спокойно повернуться и увидеть ее выражение лица. Чуть приоткрытые розовые губы, слегка покрасневшие от слез глаза, густые ресницы, которыми она отчаянно хлопает. Красивая Марья...
- И в этом предположительно насыщенном графике на меня найдется время? – спрашивает с недоверием.
- Марья, нам с тобой столько всего нужно наверстывать. Полноценные свидания вдвоем, без лишних ушей, без вездесущих детей и вожатых, без риска, что кто-то застукает нас целующимися. Наоборот, мы теперь можем целоваться хоть перед всем городом. А еще я ни разу не водил тебя на ужин в нормальный ресторан, не угощал хорошим кофе, а не растворимой бурдой из вожатского чайника, не дарил тебе что-то стоящее, а не
