в него пурпурное пламя. Ирвин, почувствовавший подобный расклад, стукнул посохом об пол и возвёл вокруг себя излюбленный магический купол. Пурпур столкнулся с пурпуром, словно Камень с Камнем. Посох в руках Эббота завибрировал от натуги, раскалился докрасна и неожиданно остыл. В следующий миг опешивший гвардеец увидел перед глазами яркую вспышку и, потеряв равновесие, с воплем упал навзничь.
Несколько секунд в ушах Ирвина раздавался лишь долгий противный писк. Когда он с трудом поднялся на ноги, трёхглавое чудище уже неслось в его сторону. Интуиция подсказала Эбботу, что он не успеет поставить защиту. Гвардеец отпрыгнул в сторону, благополучно увернувшись от резцов и клыков льва, но голова змеи, свисающая с длинного хвоста, вцепилась ему в ногу. Барахтаясь на мозаичном полу, Ирвин размахнулся и со всей силы ударил шипящее отродье посохом по голове. Змея захрипела, скрючилась, выпустив из пасти ногу гвардейца.
Химера повернулась к Эбботу, готовая атаковать. Голова козы угрожающе заблеяла, сверкнув голодными глазами. Ирвин почувствовал разливающуюся по ноге боль и понял, что дела его плохи. Опёршись об иссякший посох, он, хромая, отчаянно заковылял в сторону дубовой двери, но не успел сделать и десяти шагов, как рога со страшной силой ударили его в поясницу. Невзвидя света, гвардеец вновь рухнул на пол и проехал на животе несколько футов. Перед глазами замаячили фиолетовые пятна, а изо рта вырвался тяжёлый стон.
— Господин Эббот, со сломанной спиной вы далеко не уйдёте, — произнёс Полоний, приблизившись к рычагу. Ирвин попытался подняться, но кости его и в самом деле хрустнули. — Я не хочу испытывать удачу и поэтому не стану предлагать вам долгую жизнь. Я лучше подарю вам быструю смерть. Взгляните напоследок в лица собственным страхам, господин Эббот.
Львиная голова оскалилась, змея зашипела, а коза радостно заблеяла.
Гвардеец лежал на руках красивой девушки, изображённой на полу, словно невинный агнец, которого собирались принести в жертву Верховному Богу. В эти секунды магия всё ещё продолжала заполнять голову Эббота. Как и в пещере кобольдов, перед глазами несчастного гвардейца проносились различные видения, а вместе с ними — последние мгновения его славной жизни.
— Прощайте, господин Эббот, — подытожил Полоний, взявшись за рычаг. — Возвращаю вас обратно к свету.
И тут Ирвин не выдержал и засмеялся. Сначала тоненько, чуть слышно, будто бы про себя, а затем всё громче и громче, пока звонкий смех не превратился в неистовый хохот. Полоний в недоумении уставился на гвардейца. Ровно с таким же непонимающим видом на Ирвина смотрели головы льва, козы и змеи.
Несколько мгновений в пещере раздавался лишь сумасшедший хохот Эббота, и эхо радостно вторило ему.
А потом до жреца дошло.
— А-а-а-а! — в ужасе вскричал он, резко опуская рычаг и прыгая в укрытие. И тут, за миг до того, как под гвардейцем разверзся пол, голова обезумевшего Ирвина разорвалась, и вместе с кровью и мозгами наружу вырвалась неудержимая стихия Магноса, которая сотрясла стены, смела с пути химеру, словно пёрышко, погасила факелы и едва не прикончила Полония, лежавшего за сталагмитами.
В зале бушевал хаос. А затем пещера наполнилась долгожданной тишиной.
Вокруг вновь зажглись факелы.
Раскрывшиеся створки вернулись на прежнее место. По сосудам едва слышно пронеслась кровь гвардейца.
Полуслепой Полоний тяжело дышал. Пот градом струился с его лба. Жрец закрыл глаза, утомлённо перевернулся на спину и прошептал что-то. Что-то одновременно звучащее как непристойная ругань и благодарность судьбе.
Ему оставалось сделать лишь одну вещь.
А затем…
Август не без труда превозмог блаженную усталость и поднялся с пола. Отдышался, после чего вновь опустил рычаг. Неспешно двинулся к открытому люку, чтобы…
Хрясь!
Жрец с удивлением посмотрел под ноги и увидел табакерку. Поднял её, задумчиво осмотрел и повесил цепочку на шею. «Хорошая вещь, ещё может пригодиться», — отметил он с удовлетворением.
Под мозаичным полом зияла тьма, в которой вряд ли можно было что-то разглядеть. Но Полоний в этом и не нуждался.
В его руке блеснул пузырёк с кровью.
«Надеюсь, этого количества хватит, — подумал жрец, выливая жидкость. — В конце концов, мальчишка был не так уж важен!»
А напоследок коснулся окровавленного глаза и смахнул несколько капель во тьму.
Кровь покорно понеслась по тайным сосудам, и вдруг что-то щёлкнуло за спиной Полония.
Жрец растянул губы в довольной улыбке. Неспешно развернулся в сладостном предвкушении.
Массивная каменная плита на стене отходила в сторону, открывая проход. Из глубин мрака на свет факелов медленно появлялась она.
Сфера Хаоса.
Большой пылающий шар, внутри которого журчание плещущейся воды сменялось стремительным бегом облаков, страстным трепетом пламени, беззаботным покачиванием зелёной травы на ветру, увяданием и возрождением бесконечных деревьев, мерцанием фиолетового тумана и, наконец, мрачным великолепием такого родного и такого недостижимого для Полония Корвунгарда.
При виде знакомых улочек, тёмных аллей и площадей жрец тяжело вздохнул.
Если Великий Инно позволит, скоро он снова увидит их собственными глазами.
Полоний подошёл к Сфере Хаоса и взял её в руки, заворожённый неземной красотой. Из глубин шара на жреца смотрело его отражение — бледный, осунувшийся лысый старик, потрёпанный жизнью. Коварный интриган, скрывавший от окружающих горькую правду и честно выполнявший то, что от него всегда хотел Некромант. Солдат удачи, закинутый на чужбину на долгие-долгие десятилетия…
Жрец воровато огляделся, раскрыл табакерку и засунул в неё сияющий шар. Так было удобнее всего и надёжнее.
Пришла пора выбираться из этих зловещих подземелий.
Взяв в руки трепещущий факел, Полоний вступил в открывшийся проход, прошёл до конца узкий коридор и начал осторожно подниматься по каменным ступенькам на поверхность.
Эпилог
Ночь была тихой и звёздной.
Милосердная старушка Реф, как и всегда, освещала путь всем, кто сбился с дороги и заблудился во тьме. Горные утёсы, словно наевшиеся сметаны котята, нежно жались к Её ласковым лучам, рассеянно гладящим их по каменной «шёрстке». Внизу плескался ручей, по-мальчишески весело скатываясь с высоких порогов и не боясь набить шишки и синяки, а в воздухе царила пьянящая летняя прохлада.
Если Грифон Пироса в Эригонском лесу был достоин кисти Дункана, то эту божественную красоту мог изобразить красками на своих полотнах лишь великий Куинджи. В подобные живописные ночи люди, способные услышать, как сама Природа беседует с ними, накладывают на себя руки от переполняющих чувств или дают священную клятву, что приложат усилия, сделают всё возможное и невозможное, чтобы истребить пороки, мешающие им зажить нормальной человеческой жизнью. К сожалению, цена этих слов всегда зависит исключительно от того, кто их произносит.
Спокойствие и безмятежность изысканного пейзажа нарушил противный скрежет каменной плиты, выпускающей на
