черт возьми, я говорил?
— Что я не должна быть одной из них, но я и не была. Я просто выполняла свой долг — была твоим телохранителем.
— К черту эту чушь. Если бы ты так серьезно относилась к таким обязанностям, ты бы послушалась, когда я приказал тебе оставаться рядом со мной, черт возьми.
— Но я должна была прикрыть тебя!
— Это сделал Виктор.
— Чем Виктор отличается от меня? Он может пожертвовать своей жизнью, а я не могу? Мы занимаем одну и ту же должность, поэтому я не должна подвергаться проверке за совершение тех же действий, что и он. Ты сейчас ведешь себя неразумно.
— Я неразумный? А что насчет похищения, нападения и почти изнасилования после того, как твой настоящий пол был раскрыт перед Рай? Это совершенно разумно?
— Как... ты узнал, что она догадалась?
— Я подозревал это, когда вы разговаривали и отвратительно улыбались друг другу, но я подтвердил это только сейчас, когда ты упомянула, что она помогла тебе. Я собираюсь сделать дикое предположение и сказать, что она была свидетелем того, как тебя раздели.
Она сглатывает.
— Потом она назвала меня Александром. Я думаю, она сохранит это в секрете.
— Если ты считаешь, что Рай не будет использовать эту информацию против нас, ты чертовски ошибаешься.
Она качает головой, и самое печальное, что она, кажется, действительно верит Рай. Может быть, мне все равно стоит спланировать ее убийство. У нее есть много вещей, которыми она может угрожать мне, и, хотя для меня это проблема, это бомба замедленного действия в ее жизни.
Если я упаду, я надену наручники и на нее по пути вниз.
И начну с секрета, который она пыталась скрыть от организации.
Возможно, мне придется принять решительные меры для этого. И все потому, что чертова Саша решила, что она будет на передовой и позволит себя похитеть.
— Мы помогали друг другу там, в подвале, — утверждает она. — Она не так плоха, как мы изначально думали…
— Она хочет добраться до вершины любой ценой, и если это означает разоблачение нас обоих, она это сделает. Неважно, сейчас или в будущем.
— Но…
— Ш-ш-ш, — я прикладываю палец к ее рту, и ее губы дрожат. — Если только это не обещание никогда, и я имею в виду никогда, больше не быть жертвой, тогда ничего не говори.
Между нами повисает мгновение молчания, и я ловлю себя на том, что изучаю ее лицо. Цвет вернулся к ее щекам, несмотря на высохшие слезы, окрашивающие ее лицо. Если не считать повязки, обернутой вокруг ее руки. С ней все в порядке — по крайней мере, физически.
Когда она прошептала, что сожалеет о том нападении, я подумал, что вижу ее в последний раз. Я не думал об этом, когда бежал под потоком выстрелов, чтобы добраться до нее.
Из-за моего воспитания у меня всегда был план A, Б, В а иногда и Г, прежде чем я предпринимал какие-либо действия. Бегство к Саше было первым случаем, когда я действовал без плана.
И это чертовски тревожно, если не сказать больше. Я мог бы убить нас обоих, сам того не желая.
Саша медленно отодвигает мой палец ото рта.
— Я не могу этого обещать, потому что наши определения жертвы разные. Если мне придется защищать тебя, я не буду колебаться, даже если ты попытаешься остановить меня.
— Саша…
— Ты не можешь этого изменить. Боюсь, это окончательное решение.
Это мелкое гребаное дерьмо.
Она держит мою руку обеими руками.
— Взамен я обещаю быть более осторожной. Я точно не смогу защитить тебя, если умру. Каждый останется при своем мнении касаемо наказания.
— Нет, не останется. Поскольку я твой босс, ты обязана выполнять мои приказы.
— Это не так работает.
— Именно так это и работает. Ты видела, чтобы кто-нибудь из других моих людей оспаривал мои приказы?
— Нет, но иногда они фальшивые телохранители. Я не могу поверить, что они не вмешиваются всякий раз, когда Юлия начинает вести себя как сучка и пытается дать тебе пощечину.
— Это потому, что я приказал им не делать этого. И ты только что назвала мою мать сучкой?
— Ну, так и есть, — она морщится. — Прости, я не должна была говорить это при тебе. Это было совершенно неуместно.
Ее голос звучит искренне извиняющимся, и я не могу сдержать улыбку, которая приподнимает уголки моих губ.
Саша тычет меня в грудь.
— Видишь? Ты тоже думаешь, что она сучка.
— Нет, я так не думаю. Эта женщина — все гнусное и бездушное. Назвать ее сучкой — легкомысленно.
Она приближается ближе, так что тепло ее тела смешивается с моим.
— Ты… у вас с ней всегда были такие напряженные отношения?
— Она ненавидела меня с самого начала. Когда я был младенцем, она отказывалась заботиться обо мне и несколько раз пыталась убить меня. Единственная причина, по которой у нее это не получилось, заключается в том, что у нее не было шанса. Мой отец следил за ней, как будто знал ее точные намерения. И я думаю, что так оно и было. Когда он однажды разозлился на меня, он сказал мне, что я должен быть благодарен ему за то, что он сохранил мне жизнь. По-видимому, он запер ее и связал на протяжении большей части ее беременности мной после того, как она бросилась с лестницы и попыталась нанести удар себе в живот — и мне, в ретроспективе. После ее постоянных попыток убить меня, даже после рождения, мой отец доверил меня няне и трем телохранителям, которым было приказано не подпускать ко мне Юлию и ее убийственное дерьмо.
Она дрожит, и новые слезы собираются в ее глазах. Почему она оплакивает меня, когда даже я никогда не оплакивал себя?
— Ни с кем не должна так обращаться их мать. Мне так жаль.
— Перестань. Я принял тот факт, что у нее есть какая-то вендетта против меня.
— Ты знаешь, что это?
— Не знаю, мне все равно.
— Мне жаль, — повторяет она. — Я не буду притворяться, что знаю, что ты чувствовал, когда рос без привязанности женщины, которая должна была любить тебя безоговорочно.
— Означает ли это, что у тебя была любящая мать?
Она колеблется на мгновение, затем кивает.
— Она была такой
