А ныне – дома, да дорога, – говорит, – да людей про́пасть, не продыхнуть. Все асфальтом одето. Места живого нет! Как вы живете!? Ни простора, ни глазу-утехи! Все, будто, под надзором!»
Глава 17. Старый Преображенский дворец
– Едем мы дальше, – продолжал Толик, – на набережной перед Яузой, со стороны Сокольников приказал остановиться! Смотрел куда-то, головой крутил, а потом в машину сел и командует: «Поворачивай назад. Прямо, направо поворачивай». У Короленко улицы свернули, почти до парка доехали, потом опять направо. Искал он дворец отцовский, а его же нет. Совсем загонял! Нашли наконец! Забор там, а внутри церковь восстановили. Я говорю ему: «Петр Алексеевич, так не доехали мы еще, Преображенка дальше, за рекою». А он на меня злобно зыркнул: «Читай!» – и на доску на воротах показывает где написано, что на том месте находился Преображенский дворец.
«Преображенский пятиглавый храм был при мне, – вспомнил Петр Алексеевич. – По нему и дворец назывался и все село. Тихо, – говорит, – здесь было, мухи сонные летали, холопы зевали».
Толик старался передать свои впечатления от рассказа Петра.
– Петр Алексеевич сказал: «Матушка двор свой не шибко гоняла, а из Москвы редко кто наведывался. Егеря без дела скучали, по времени Алексея Михайловича тосковали. Он любил здесь охотиться с соколами. Слободу сокольников держал». Оттого и Сокольники назвали, – добавил от себя Толик. – Дворец Алексея Михайловича здесь стоял! А Петр Алексеевич позже свой дворец за рекой отстроил…
…Вспомнился Петру жаркий день из его детства. День, еще не замутненный ненавистью, не опечаленный смертью дядьёв и Артамона Нарышкина.
Наталья Кирилловна устроилась тогда в саду у дворца. Полулежала под навесом, девки ее опахалом от мух обмахивали, их пропасть была тем летом.
– Девки, квасу черпните! – приподнялась она на подушках и увидев его, с потешным войском маршировавшего, платочком махнула. Он подбежал, она лицо его потное сама утерла и пожурила.
– Толстой приехать должон, а ты – пыльный да потный. Поди, Петруша, переоденься.
Не хотелось ему забаву оставлять, но послушался он. Только к потешной гвардии сходил, чтобы команду дать. Они его около колодца ожидали, обливались и хохотали, будто жеребцы. А на том берегу, на дороге от Троицкого монастыря, уже пыль заклубилась. Много коней – важный кто-то. Петр вздохнул и проклиная того, кто в жару не поленился к ним ехать, побежал мыться и переодеваться.
Запомнился тот день, оттого что Толстой тогда привез худую весть, умер брат Федор. Кончилась для Петра беззаботная пора. Матушка тогда еще серчала, что не ей весть первой доставили, а аж в Троицкий монастырь, куда Софья молится поехала.
Он помутнел сердцем, вспоминая последующие за тем события, но память услужливо подсовывала картинки счастливого детства. В его время Яуза шире была. Камышами заросшая, когда весной разливалась, то почти до валов перед дворцом доходила. Кругом луга, где царский скот пасся, деревня вдоль дороги, а на холме Сокольническая роща. Там, где река делала изгиб, ивы росли вдоль берега, и там в их корневищах здоровенные щуки водились.
Увидел себя, как мальчишкой ловил рыбу с мостика, у которого бабы белье полоскали. И как в проезжающих ко дворцу бояр горохом из трубочки плевался. С гвардией своей мальчишечьей под деревянным мостом, что вел на другую сторону реки, сидел и поджидал. Бояре по дороге из Троицы часто на мосту останавливались, чтобы оглядеться, оправиться перед въездом ко двору, в себя прийти. Перед дворцом люди, челядь, а мост безлюден. Ну вот они из карет выйдут, а иногда и малую нужду в речку справят, а тут на них вдруг обстрел со всех сторон. И главное – не видно ж никого. Чертенята выглянут, стрельнут, и опять под мостом прячутся! Так было и в тот раз с Толстым.
Не знал Петр тогда, что боярин вез судьбоносное известие. Со смеху умирал со своей потешной гвардией, что еще один оплеванным к матушке явится. Правда, боярские шубы непробиваемые, да только, когда Толстой к Наталье Кирилловне подошел к ручке приложиться, она спросила: «Что это ты, Петр Андреевич, весь горохом обсыпанный? Не гоже тебе! Али это овечьи катышки? Где ж ты так извалялся? Вон, к шубам-то так и присохло!».
Придворные покатились со смеху. А пристыженный Толстой старался горох с себя, как перхоть, стряхнуть и тем самым смешил всех еще больше!..
– …Петр Алексеевич! – назойливо вклинился в воспоминания Петра чей-то голос. Это Толик беспокоил его, что-то хотел показать.
– Смотрите, Колодезная улица. Не от ваших ли времен название осталось?
– Был колодезь, помню. Выкопан в Сокольнической слободе у дороги на Стромынь. Кругом поля, река в редких ивах плещется внизу. Место солнечное, радостное, и колодезь-журавль со вкусной водицей. От него дорога ко дворцу и поворачивала. От Москвы – так влево, а от Троицы – вправо. А там уж и башни видны, терема и кровли живописные, в разные цвета убранные. Что не видать ничего? – схватил он в сердцах Толика за грудки и гаркнул: – Устроители хреновы!
– Петр Алексеевич, я-то здесь причем! – обиженно пыхтел Толик. – Я вообще из Питера.
Петр отпустил его и сказал с болью:
– Одно название и осталось!
– А давайте на ту сторону реки к Преображенке проедем, – предложил утешающе Толик. – Может, там что узнаете!
Петр ничего не сказал и молча сел в машину.
Глава 18. Новый двор
Петр жадно всматривался в берег за Яузой, где была Преображенка, и ничто не радовало глаз напоминанием о его времени. Напрасная это была затея! Рельеф местности лишь был знаком. Город беспощадно смел с лица земли его детство: загнал под землю речку Хапиловку с прудом, Преображенскую заставу, избавился от богатых домов и от бедных, порушил церкви, извел деревья. Увидев шатровые башенки справа от метро, Петр обрадовался. Думал, его дворец сохранился. Оказалось, что это стены Преображенского рынка.
– Башни токмо да стены, а внутри базар! Яйцом закусили, а скорлупу оставили. Токмо что за птица сие яйцо снесла, не призна́ю. Не мое оно!
– Петр Алексеевич, смотрите, кладбище, – радостно показал Толик, как будто сообщал о встретившихся приятелях.
– Кладбище зрю. А покойников своих не встретить! За века, будто одеялом, чужими телами прикрыты. К могиле подойдешь, окликнешь поговорить, десяток отзовется!
Через стоянку, где оставили машину, прошли они с Толиком дальше, к старообрядческому монастырю прямо за рынком.
– Не пойму, – присматривался Петр к крепостным стенам и башенкам с шатровыми завершениями. – Допрежь мои стены тут стояли! Дворец мой Преображенский! Мню, мое сие место.
После шумного и неопрятного рынка территория старообрядческой общины привлекала тишиной, порядком и
