домом. Жили неплохо. Отчим работал в заготконторе, к Мите относился хорошо, настраивал его получать высшее образование.
– С образованием ты будешь в тепле сидеть и перышком по бумаге водить, – говорил он. – А без образования метлой или кайлом махать будешь! Что лучше?!
Акиньшин старался учиться. Способностей больших не имел, но память была хорошая. Поэтому пошел на исторический факультет. Так получилось, что Дмитрий Акиньшин поступил в Ворский пединститут (до университета не дотянул чуток), а потом ему удалось пробиться и в аспирантуру.
Глава 39
«Власть над вселенной»
Дмитрий Яковлевич Акиньшин еще в университете вступил в партию, выступал на всех собраниях с поддержкой линии партии, проявлял активность. На большие должности не выбирали, но комсомольским секретарем был. Он быстро усвоил все партийные формулы и обороты, научился хорошо говорить. Четко улавливал линию партии и стоял на партийных, сталинских позициях. Когда осудили культ личности, одобрил и это. Но при случае, встречаясь с единомышленниками, любил подчеркнуть важность национальных приоритетов, а также заслуги генералиссимуса для нашей победы. Случайно познакомившись на городской партконференции с Евдокимом Иосифовичем Карачуном, он обрадовался своему внутреннему сходству с этим пожилым заслуженным ветераном, подружился с ним, несмотря на значительную разницу в возрасте. В Ворске его не оставляли, и он, по протекции Евдокима Иосифовича, устроился в Б-ский пединститут. В первый же год пребывания в этом городе увидел на кладбище могилу с именем «Федор Двигун».
Акиньшин сразу догадался, что это тот самый Федька, что жил перед войной с ним в одной коммуналке. Не такая распространенная фамилия Двигун – тем более и имя, и год рождения совпадали. Он вспомнил подслушанный на коммунальной кухне летом сорок второго разговор…
Сейчас он даже более чем в детстве был убежден, что неизвестный посетитель передал Федьке какие-то тайные знания, сулящие богатство и власть. Как многие недалекие люди, его окружавшие, Акиньшин верил в «мировой заговор», в «тайную власть мирового еврейства» и другие подобные штучки. Детские домыслы о «волшебном чертеже» выросли в фантазию о секретном, возможно, каббалистическом коде, записанном в тетради таинственного Игоря.
Акиньшин был убежден, что код дает владельцу тетради власть и богатство. Ведь человек за тонкой стенкой так страстно рассказывал Федору о «власти над Вселенной»! Какая же еще власть, если не собственное, единоличное владение?!
Теперь тот самый Федор Двигун был похоронен за одной оградкой с отцом знакомой Акиньшину по институту преподавательницы кафедры математики – Ольги Васильевны Семеновой.
Кому мог передать Федор тетрадь? Семенова, скорее всего, об этом знала. А может, ей? Как бы получше вызнать?
Постепенно идея возможности для него личной неограниченной «власти над Вселенной» завладевала им. Мысль о том, что за этим выражением кроется возможность космических полетов, не приходила ему в голову: столь альтруистические идеи были Акиньшину чужды.
«Власть» он понимал буквально – прямое владение. А «Вселенная» равнозначна выражению «все окружающее». Прямое владение всем окружающим – вот что сулит секретный код, записанный в тетрадке! Все, все будут исполнять его желания…
И эта загадочная тетрадь оказалась так близко…
Дмитрию чудилось, что его судьбоносная встреча с таинственной тетрадью предначертана свыше. Разве может быть непреднамеренной, не предсказанной кем-то высшим эта цепь мнимых случайностей, происшествий и встреч: подслушанный в детстве разговор, встреча на партконференции с близким по духу Евдокимом Иосифовичем и, как следствие, переезд в Б., случайно увиденная могила того самого Федьки Двигуна на Б-ском кладбище, знакомство с Ольгой Васильевной Семеновой… Слишком много совпадений, чтобы они были непреднамеренными!
Судьба подсказывала ему, в каком направлении действовать. И Акиньшин начал обдумывать свои дальнейшие поступки, способствующие продвижению к цели. Конечно, когда он решил отправиться к Семеновой, он не думал ее убивать. Хотел просто поговорить с женщиной, спросить о тетради. Но зачем-то заранее украл с веревки старухину юбку, надел волчью маску, полностью закрывающую лицо… В подсознании уже сложилась идея возможного убийства.
И Пафнутьева он не хотел убивать. Испуганная Ольга Васильевна успела сказать ему перед смертью, что передала тетрадь зятю подруги, Пафнутьеву.
Пафнутьева он знал даже лучше, чем саму Ольгу Васильевну. Подумать только – это был его близкий сосед! Прав, прав наш национальный русский гений, хоть он и из африканцев: «бывают в жизни странные сближенья»!
Акиньшин судил о людях по себе и потому не поверил, что Геннадий Пафнутьев передал тетрадь в Академию наук. Во-первых, из путаной речи страшно испуганной его поведением и угрозами Семеновой он не понял, при чем здесь Академия наук и зачем это было делать в принципе, а во-вторых, любой человек воспользуется таким ценным секретом сам – зачем же отдавать? Об уме Пафнутьева он был невысокого мнения. Такому и секретный код не поможет.
Не желая попадать в неприятную ситуацию, в какой он уже очутился у Семеновой (женщину пришлось убить – что делать, так уж получилось), он пошел к Пафнутьевым в ночь, когда их квартира должна была пустовать. Он собирался только взять свое (ведь тетрадь его, это ясно!), ничего плохого он делать не собирался. Однако этот дурак Генка не был уверен, что выключил утюг, и вернулся. А тут еще Соргин влез куда не просили.
Надо сказать, неожиданное вмешательство Соргина подкосило Акиньшина более всего. Мотивация Александра Первого была ему непонятна. Он долго ломал голову, зачем Александр Павлович впрыгнул тогда в окошко. Ведь он рисковал жизнью! Зачем? Сделать это можно было ради той же тетради. Соргин хотел получить ее для себя! Но откуда он о ней узнал?! Не все, не все в поступках Александра Первого было понятно Дмитрию Яковлевичу. И он решил, что хитрый и безнравственный Соргин владеет какой-то неизвестной тайной, которую ему, Дмитрию, узнать не дано. Поэтому Соргин вызывал у него особую ненависть и отчасти страх.
Успокаивало Акиньшина только одно: Александр был, с его точки зрения, хлипкий. Дмитрий занимался спортом, качал гантели, и при среднем, в общем, сложении был незаурядно силен. Люди мелкого телосложения и не очень физически сильные вызывали его презрение.
Уже находясь в тюрьме, Акиньшин с горечью думал: «Да я б, да я б его одной рукой… Это Евлампиев с Павловым помешали!»
Эпилог
Прошло больше трех месяцев. В Б. настала весна. К Первому мая город посветлел от цветущей вишни и черемухи. Воздух был свеж и прозрачен, запах от цветов стоял одуряющий. На демонстрацию студенты и преподаватели пришли в яркой летней одежде. Почти все размахивали цветущими веточками. Некоторым, впрочем, пришлось тащить тяжелые транспаранты и флаги.
Соргин и Евлампиев, конечно, взяли на себя эту трудную обязанность. Они шли в первых рядах физико-математического факультета и несли большой кумачовый транспарант с
