что он приказал выстрелить из пушки разбойником в сел. Ра-зее. Вечером я был у губернатора; он не согласился дать письменного заключения о дороге мимо Даманского поста, боясь векиль-уль-мулька. Совет этот ему подал, конечно, мухтаман. Оба они спихнули это дело в Тавриз на усмотрение высшей власти – пусть решает эмир-низам с российским генеральным консулом. Так вот этот вопрос и тянется уже многие годы. Может быть, теперь его и закончат.
До наступления темноты наблюдал персидский военный лагерь: сарбазы брали все у жителей даром, сопротивлявшихся били; баранов резали подле своих бивачных кибиток, причем женщины и собаки растаскивали выброшенные внутренности, а одна женщина за дымом, отрывая куски жира от требухи, поспешно прятала все за пазуху.
Для меня мухтаман распорядился поставить старую дырявую кибитку. Я приказал передать хозяину кибитки, что за все будет заплачено ему деньгами непосредственно – тогда нашлись для меня и дрова, и хозяин сам притащил в кибитку чувал пшена, чтобы мне было удобно было на нем сидеть. Очень поздно вечером принесли ужин от губернатора. Голодный гулям был очень смешон от долго[го] ожидания еды. Ночью, как и вечером, в персидском лагере стреляли из пушки, а трубачи трубили зарю. Переход этого дня составил 14 верст…
Утром 2/XI я осмотрелся на местности. Сел[еление] Арзана, собственно говоря, состоит из четырех небольших поселков (10–12 д.). Утром рано пришел ко мне с визитом топчи-баши (майор), говоривший несколько слов по-французски. Обменялись любезностями. Губернатор прислал мне в подарок голову сахару и 1 ф[унт] чаю; я ответил посланной ему банкой хины и капсюлей (капсул. – С.З.) к ней, так как он в ней нуждался. Написал письмо пограничному комиссару в Белясувар (пропускной пограничный пост для всех караванов) о делах; пришлось взять бумагу и конверты заимообразно в писца (мирзы) мухтамана, так как у меня больше нет.
Когда после сигнала «подъем» сарбазы стали вьючить верблюдов и лошадей, то жители поспешно хватали и прятали данные для ночлега ковры и паласы, чтобы их не взяли сарбазы и всадники мухтамана. Хозяину кибитки было заплачено за все взятое и особо за ночлег 2 крана серебром – он был в восторге и признался, что за просьбу о плате с других лиц его только били. Он говорил, что, обыкновенно, жители до прихода губернатора и, вообще, властей, особенно с войсками, зарывают зерно и все ценное имущество: войска, каждый год проходя по этой дороге, все берут даром, в счет податей, но без всякого порядка и записи.
Губернатор еще не снимался с бивака. Утро было ясное, но холодно. Я решил выехать раньше, не ожидая губернатора, и мы тронулись в путь с ночлега в 8 ч. 45 м. утра… По пути встречали депутации пешие и конные, поспешающие навстречу губернатору.
В сел. Гадеш мы прибыли раньше губернатора, который был задержан встречными депутациями; он прибыл 1½ часа спустя, окруженный 2 скороходами и всадниками. С обозом губернатора, высланным вперед, шла его коляска, запряженная парой, и прошла без поломки всюду. Когда губернатор приехал, то сейчас же послал человека справиться о моем здоровье и выразить сожаление, что я не вместе с ним; затем прислал нем холодный завтрак, который мы отлично разогрели на костре в нашей кибитке. Затем я расположился было отдыхать, когда мой переводчик (Халилов) разбудил меня с извещением, что губернатор прислал фотографа снять меня и мою кибитку. Сам губернатор 20 лет занимается фотографией и очень любит это дело, собирая за этот промежуток времени огромные коллекции снимков всего его интересующего; со своими фотографическими аппаратами он никогда не расстается.
Присланный им его постоянный помощник по фотографическому делу снял два раза меня, а по моей просьбе и весь персидский лагерь; карточки обещал мне прислать в г. Тавриз. Воспользовавшись временем, я отправился отдать визит персидскому майору, начальнику артиллерии в отряде. Лагерь артиллеристов стоит особняком; подле пушки (горное орудие системы Ухациуса[84]) втыкают красный с белыми каемками флаг, и ходит часовой с обнаженной полусаблей; прислуги при орудии 32 человека, расположившихся в 2 линии в круглых палатках (по 5 чел.); подстилку устроили себе из соломы, а поверх положили кошмы. Также устроились и сарбазы, но в палатках по 10–12 человек в каждой. Майор принял меня и Халилова очень любезно и был, видимо, польщен моим визитом. Он учился в Тавризе у Вагнера. Угощал нас чаем, который разливал и мыл посуду младший офицер, прислуживающий майору. Отношения между ними – офицера к денщику. Майор родом кровный каджар, лет 30-и, неглупый и только 2 месяца как назначен в г. Ардабиль. Расспрашивая меня обо всем, он был поражен тем, что я знал артиллерию и легко отвечал ему на довольно хитро предложенные вопросы о стрельбе. Перейдя затем к вопросу о службе в Персии, он рассказал, что чин сартипа (генерала) покупается за деньги, и часто ничего не делающий человек обскакивал по службе знающих и работающих добросовестно и много.
Перейдя к вопросу о походе на Мугань, я спросил его о шахсевенах. Прислуживающий за чаем векиль[85] Насир-бек, человек бывалый и давно живущий в Ардабиле, рассказал следующее: шахсевенов много племен, в которых числится до 50 000 душ; наиболее значительные и сильные в о всех отношениях, дающие тон всем шахсевенам, это полатинцы и ходжабейлинцы; каждое из этих племен может выставить до 3000 всадников, вооруженных винтовками Пибоди или Бердана. Когда эти племена перекочевывают, то по несколько верблюдов нагружают патронами; патроны покупают в Тавризе, а затем они выучились и сами их переснаряжать и делают это отлично. Все вместе шахсевены могут выставить до 10 000 вооруженной конницы. Векиль рассказывал, что во время мятежа шейха Обейдуллы[86] против шаха главную помощь государству оказали шахсевены именно этих вышеназванных обществ. Полатинцы кочуют между сел. Разей и г. Ардабилем, а ходжабейлинцы – около сел. Берзента. За страшные разбои этого племени эмир-низам разрушил их сел. Берзент и приказал построить там калу, предполагая держать в ней гарнизон. Старшину Нур-Али вызвали в Тегеран и держат там до сих пор.
Вот с двоюродным братом этого старшины я и познакомился по дороге из сел. Разей на Даманский пост, причем он назвал себя сергенком (полковником).
Распростившись с майором и его векилем, я вернулся в свою кибитку и тот же час все записал. Вспомнил и разговор с одним всадником-шахвсевеном дорогой в сел. Гадеш. Оказывается, что до запрещения ходить к нам на Мугань шахсевенцы были богаты лошадьми и скотом; в каждом дыме (семье, или кибитке) было 3–4 лошади, до 20 штук рогатого скота
