образовалась.
Я наступил на дужку ботинком и с силой оторвал от неё часть, оставив, таким образом, крохотный крючок на конце, который уверенно просунул в замочную скважину. Нужно было поднять штифты и умудриться повернуть цилиндр. Дарт с Поттегрю уже у двери стояли, о чём-то напряжённо споря. Ещё секунда – и меня обнаружат. Ничего у меня не выходило. Я схватил очки и отломал вторую дужку. Проделал с ней ту же операцию, что и с первой. Теперь просунул обе в замок. Одной дужкой попытался приподнять штифты, а другой повернуть цилиндр. Звук долгожданного щелчка прошёлся бальзамом по измученной душе.
Вошедшие Дарт и Поттегрю в своих горячих распрях даже не заметили остолопа в дальнем углу. Я неслышно отворил дверцу в тёмное помещение и протиснулся внутрь, мгновенно упёршись во что-то мягкое, но плотное, что забило собой чулан. Затем закрыл дверь. Без преувеличения, я был, как последний кусочек мозаики, кроме меня сюда ничего бы не влезло. Я втеснился в нечто необъятных размеров, напоминавшее огромный желудок, он словно поглотил меня со всех сторон, как если бы я падал с неба и свалился на верх чуть сдувшегося дирижабля.
Свыкнувшись с неудобным положением, я стал слушать.
– Святой Аугуст просто так не отстанет, – мрачно говорил Дарт. – Ещё и дело судебное начнёт, увидишь.
– Из-за такого пустяка?
Готов поспорить, старина Пот сейчас свою репу чесал, удивлённо вскинув идеально выщипанные брови.
– Найди его, Поттегрю. Пока его не нашёл кто-то другой.
– Где же я его найду?
Вопрос Поттегрю растворился в молчании. Я напрягся. Захотелось чихнуть. Это нечто, что держало мои плечи и ноги, пахло многовековой поездной затхлостью. От Гарри так в его самые застойные времена не разило. Я сжал нос пятернёй, молясь, чтобы те двое поскорее пропали.
– Не помню, чтобы я окно оставлял открытым.
Раздались знакомые стремительные шаги в мою сторону. Я сдавил нос крепче. Поступь оборвалась прямо под дверью – я всё это время держал мёртвой хваткой дверную ручку.
– Не знаю, где искать, Дарт. По-моему, мы занимаемся глупостями, – сказал Поттегрю, раздосадованный данным ему поручением.
Послышался звук запираемого окна.
– Что ты скажешь, когда мы лишимся крыши над головой, Поттегрю? И только потому, что не нашли это отрепье.
Вздох Поттегрю. От щекотки в носу я готов был разорваться, снеся к чертям эту самую крышу над нашими головами. Ещё минуту Дарт топтался на месте, концентрируя свои мрачные мысли в паре футов от меня.
– Проверим ещё раз павильон, – сказал Дарт, устремившись к выходу.
– Да поможет мне всевышний! – драматично взмолился Поттегрю.
Хлопнула дверь.
Пальцы разом оторвались от носа и дверной ручки, изо рта и носа с громом и облегчением полетели всякие мои внутренности. Поскользнувшись от толчка организма, я ввалился в мерзкое нечто ещё глубже, и оно не преминуло ответить тем же. Заплесневелая туша навалилась с неслыханной силой, так что я вылетел в открывшуюся дверь и конкретно врезался в дубовый пол, едва не расшибив лоб. Сзади на меня приземлилась и накрыла всё моё тело увесистая тварь. Кое-как выбравшись, попутно вспомнив одно из норвежских слов, что красноречивее всего могло выразить мои чувства в тот момент, я перекатился в сторону и взглянул на мерзости, вылетевшие из пасти кладовой.
– Ну, здравствуй, Фредди, – прошептал я.
Передо мной лежала кальмаровая туша из какого-то замшелого бледно-розового велюра. Да, пожалуй, этот кальмар действительно напоминал громадный фаллос. Шивон не бредила. Возможно, это бы успокоило Агату.
В десятифутовом костюме были прорези для рук и отверстие для глаз, замаскированное тёмной сеткой. Поднявшись, я затолкал это недоразумение обратно в чулан. На этом моя миссия здесь была даже перевыполнена.
Мне удалось незаметно выскользнуть из преподавательской. Я взлетел в наше крыло и нацелился прямиком в душевую. Это я не насчёт встречи с Анной обольщался – не терпелось поскорее смыть с себя объятия гадкого Фредди.
Я никогда не отправлялся в бой, не имея в кармане хотя бы остатков надежды. Поэтому после душа намеренно надел рубашку без пуговицы, чтобы был повод её снять.
Через Секвойю я прознал, что Анна занимает гостевую комнату в запрещённом для студентов крыле. Мне сегодня везло чрезвычайно, я благополучно подобрался к нужной двери и постучал. Спустя минуту-две меня впустили. За время, что мы, с позволения сказать, знакомы, я кое-как изучил Анну. Было очевидным, что она ввиду жизненной необходимости развила в себе способность обманывать глазами. Только в этот раз она недооценила своего визави. Я смотрел не в глаза, а на колени. Эту уловку мало кто знает. Меня давно научил один старшеклассник. Колени – другое дело, говорил он. Они более робкие. На них держится всё существо. Глаза можно сокрыть или отвести, но, если дрогнут колени – вас раскусят.
Я раскусил Анну ещё в первую нашу встречу, потому мигом снял рубашку и, предвидя возражение, сказал:
– Зашивают ведь только на покойниках.
Вроде бы Анну это устроило. В её арсенале нашлась подходящая пуговка из запасных, разница несильно в глаза бросаться будет.
– Присядь пока. – Она опустилась в кресло рядом с окном, взяла иголку с ниткой.
Я запустил руки в карманы, сказав, что постою.
– Кстати, ваш муж не против?
Анна подняла голову, её губы чуть разомкнулись в удивлении.
– Что я вас навестил?
Она слегка вздохнула.
– Всё в порядке.
Я кивнул.
– Он в жуткой печали, – добавила Анна.
– Да, да.
– Я приехала так не вовремя.
– В каком смысле не вовремя? Вы, как почуяли неладное…
– Видишь ли, я приехала, чтобы сообщить Милеку грустную новость. Его отец скончался.
– О…
– В тот же день. Я прибыла ночью, но не нашла мужа. Я ведь здесь никогда не была и долго не могла никого найти. Потом узнала, что произошло.
– Как вам следствие?
Гениально, Макс! Ты мастер обольстительных речей.
– Терпимо.
Какое-то время царила тишина. Анна водила иглой с ниткой. Я пялился на это действо как заворожённый.
– Мы с Тео не были близки, – сказала вдруг Анна. – Ему никогда не хотелось услышать от меня материнского слова. По правде говоря, он и родного отца не слушал.
Она вздохнула.
– Как такое могло произойти? Я не понимаю.
– Я тоже. Настоящий шок.
Мне вовсе не хотелось говорить о Тео, но я понимал, что сейчас эта печаль нависла над всеми нами. Кроме того, я почуял, как Анне недоставало человека, в чьи уши она могла бы излить собственную боль.
Анна приподняла рубашку, оценивая работу.
– Ну вот и готово. Я сделала четыре стяжки под пуговицей, так надёжнее.
Она привстала. Я взял рубашку, внимательно разглядывая результат.
