Я спрашиваю Китти об ощущениях человека, постоянно находящегося в центре внимания.
— Странные ощущения, — отвечает она. — Для меня это так неожиданно. Понимаете, приходится все время помнить о том, что ты этого совершенно не заслуживаешь.
Вот они, приятные собеседники.
— Ну что вы! — говорю я и отвешиваю ей махровый комплимент по поводу фильма «О, беби, о!», где она, в роли вчерашней бомжеватой наркоманки, а ныне агента ФБР, проделывает поистине акробатические трюки, — комплимент, от которого мне самому становится так тошно, что хочется послать всех знаменитостей куда подальше и вкатить себе смертельную инъекцию. — Вы, верно, гордились своим успехом?
— Да, конечно, — говорит она. — Но по-настоящему я тогда еще не понимала, что делаю. Зато сейчас, работая над своей новой ролью, я чувствую себя гораздо более…
— Стоп-стоп! — восклицаю я. — Отложим пока эту мысль! — хотя официант с высоко поднятым подносом в одной руке еще далеко от нашего столика и не факт, что он несет этот поднос нам. Но дело в том, что меня совершенно не интересует новая роль Китти Джексон, и вас, я уверен, тоже; конечно, мы никуда от этого не денемся, она все равно будет щебетать о том, какая это потрясающая роль, какие доверительные отношения сложились у нее с режиссером картины и какая это честь для нее — работать бок о бок с таким корифеем экрана, как Том Круз, — так что нам с вами придется проглотить эту горькую пилюлю ради удовольствия провести некоторое время в обществе звезды. Но все же хотелось бы проглотить ее как можно позже.
К счастью, это наш поднос (когда обедаешь со знаменитостью, еду приносят быстрее): салат «Кобб» для Китти; картофель фри, чизбургер и «Цезарь» для меня.
Еще немного теории, прежде чем мы приступим к обеду. На самом деле отношение официанта к Китти представляет собой этакий трехслойный сэндвич: снизу обычное слегка скучающее презрение, первооснова его общения с клиентами; в середке — истерика и смятение, спровоцированные явлением девятнадцатилетней дивы; наверху — стремление прикрыть и закамуфлировать этот чужеродный второй слой, напустив на себя хотя бы видимость привычного презрения и скуки, лежащих в основании сэндвича. У Китти Джексон тоже свой сэндвич: внизу как бы «она сама» — такая, какой ее знал пригород Де-Мойна, где она росла, каталась на велосипеде, бегала на школьные вечера, зарабатывала хорошие оценки и, самое интересное, занималась конным спортом, — эти занятия вылились в изрядную коллекцию ленточек и призов и вселили в юную Китти, хоть и ненадолго, мечту стать жокеем. Дальше идет начинка сэндвича — ее собственная, возможно несколько нервическая реакция на новообретенную славу; и, наконец, сверху — попытка имитировать нижний слой сэндвича, то есть притвориться собой, точнее бывшей собой.
Шестнадцать минут мимо.
— Ходят слухи, — начинаю я, хотя рот у меня набит недожеванным чизбургером, но в этом и есть мой расчет: я надеюсь внушить отвращение интервьюируемой и тем самым перфорировать предохранительный щит ее приятности и нанести коварный удар по ее самоконтролю, — что у вас интимные отношения с вашим звездным партнером.
Вот так. Обрушиваю это на нее без подготовки, поскольку не раз убеждался, что когда начинаешь подкатываться к человеку с подобными «личными» вопросами издалека, то трудный собеседник успевает ощетиниться, а приятный — залиться румянцем и мягко увернуться.
— Это ложь! — выкрикивает Китти. — Мы с Томом просто друзья. И с Николь тоже. Она для меня образец для подражания, во всем! Я иногда даже сижу с их детьми.
Я достаю свою самую гадкую ухмылку — без какой-либо определенной цели, единственно чтобы усугубить беспокойство интервьюируемой. Если мой метод кажется кому-то жестковатым, напомню, что мне было отведено сорок минут, почти двадцать из которых протикали впустую, а заодно уже признаюсь, что если у меня ни шиша не выйдет — то есть если мой репортаж не раскроет ни одну из неповторимых особенностей Китти, доселе неведомых широкой публике (а ровно это, как мне объяснили, произошло с моими предыдущими репортажами, в которых я охотился на лосей с Леонардо Ди Каприо, читал Гомера с Шэрон Стоун и собирал моллюсков с Джереми Айронсом), то его попросту выкинут в корзину, что окончательно обесценит жалкие остатки моих акций в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе и завершит мой «список несчастий — черт, что ж они на тебя так валятся-то?» (Аттикус Леви, мой приятель и редактор, месяц назад, за обедом).
— Почему вы так улыбаетесь? — враждебно спрашивает Китти.
Как видите, приятность уже на исходе.
— Я улыбался?
Она переключается на салат «Кобб». Я тоже. Коль скоро доступ во внутренние святилища Китти Джексон для меня закрыт и заняться больше нечем, остается наблюдать за процессом поедания пищи, который сводится к следующему: в продолжение обеда она съедает все салатные листья, примерно два с половиной кусочка курятины и несколько помидорных долек. Не съедает: маслины, голубой сыр, вареные яйца, бекон и авокадо — иными словами, все то, что делает салат «Кобб» салатом «Кобб». Что касается салатной заправки, которую она попросила подать ей «отдельно, пожалуйста», то она притрагивается к ней один-единственный раз, обмакнув в нее кончик указательного пальца и облизнув.[5]
