Фа. МАКАРОНЫ НА НОВЫЙ ГОД
Через час наступит новый 1992 год.
С самого утра я ныла, насколько мне всё надоело: скучная ёлка в углу на журнальном столике, вечно-прекрасное настроение младшего брата (ещё бы, в свои пять лет он всеобщий любимчик!), то, что на старших всегда ложатся обязанности и вся работа! Как, например, нарезать этот ненавистный оливье — сколько можно?!
Я хотела нового, оригинального, интересного, а не обычного праздника в семейном кругу! Но, по всей видимости, желание моё сбывалось: через час уже Новый год, а родителей всё ещё нет.
И это совсем не нормально.
Они уехали днем в соседний город и должны были давно вернуться. Что-то пошло не так. Где же они?!
— Пить надо меньше! Надо меньше пить! Пить меньше надо! — прыгает вокруг брательник.
Ну почему вместо мультиков по телевизору опять показывали «Иронию» и пьяных мужиков?! А мелкий, как обычно, нахватался фразочек…
— Прекрати носиться, — говорю этому неугомонному, — и так уже ёлку уронил.
Вроде бы и не жалко, ещё утром я называла ёлку уродиной, но теперь она и вовсе лысая. Думаю, что так всё же хуже, чем раньше.
— Ляль, а когда мы будем кушать? — спрашивает брат.
И тут же добавляет:
— И почему еда ещё живая?
Мама планировала запечь картошку с курицей. Всё приготовила, нарезала, маслицем смазала — только включить газ и засунуть противень в духовку. Я бы сделала, но мне нельзя. Духовка «капризная», огонь может погаснуть, и тогда мы все задохнёмся.
И умрём. Так сказал папа, он всегда объяснял запреты. А мама поцеловала в лоб и шепнула: «Ты же большая девочка, всё понимаешь. Брата не обижай, скоро будем».
Нет, я не «большая» и понимаю далеко не всё: «скоро» — это сколько? И куда делись родители?!
— Курица не «живая», а сырая, — как можно спокойнее отвечаю мелкому, невольно копируя мамины интонации.
— Я есть хочу. И мандарины!
— Сейчас. — Я заглянула в холодильник. Там нашлась большая салатница с остатками рассольника и мамино чудо: торт «Лебединое озеро». С синим желе по верхнему коржу и лебедями-эклерами. Но почему-то казалось неправильным хомячить торт без родителей. Поэтому спрашиваю брательника:
— Есть суп с обеда, оливье — пока без заправки — или я могу сварить макароны. Тебе как?
Ставлю на огонь кастрюлю с водой. Хоть мелкому праздник — он макароны любит. Даже на Новый год.
И это тоже не нормально!
У меня начинает болеть голова, но я всячески отталкиваю от себя зудящее беспокойство, прислушиваясь к звукам в подъезде. Там шумно, у кого-то гости.
Справа от нас живут тётя Таня и Антошка. Как там зовут их папу, я не помню. С тех пор, как появились новые деньги (которые, если верить взрослым, гораздо дешевле старых), Антошкин отец часто пьяный, и тогда тётя Таня плачет. Стены тонкие — я слышу гораздо больше, чем мне бы хотелось. Но сегодня они не дома, я видела, как они уезжали.
Значит, гости — слева, там живёт Серёжка с родителями.
Я боюсь старшего брата Серёжки, про него рассказывают всякое. Соседка с четвёртого, та, что под их квартирой, часто грозится, что «Васька рано или поздно загремит за свой длинный язык».
Вода закипела, я посолила и бросила макароны. Подумала и добавила ещё. Помешала вилкой. Вспомнила маму, её вечные «осторожно!», «это опасно!» и «смотри, как надо» — вздохнула и отодвинула кастрюлю чуть дальше от края.
Васька-сосед, и правда, странный. Смеялся над моим пионерским галстуком. А несколько дней назад, когда я случайно встретила его в подъезде, окликнул меня: «Эй, пионерка! А страны, где ты родилась, больше нет!» — и засмеялся. Страшно как-то засмеялся — словно и не смешно ему совсем.
Как это «больше нет», я не поняла. Как целая страна может исчезнуть — так же не бывает! Оказывается, всякое бывает. Кто бы сказал мне, например, что родители нас бросят под Новый год, я бы тоже не поверила. А вот поди ж ты!
— Ляль, а где папа с мамой?
Доев макароны, брат вовсю клевал носом. Маленький, нахохлившийся ёжик-воробышек. Опять вспомнила маму и протянула руки. Мелкий, соскользнув со своей табуретки, забрался ко мне на колени.
Тяжёлый, блин! Но такой тёплый, доверчивый, пахнет родным. В глазах защипало, и я усиленно заморгала. Нельзя!
— Эй, ёжик, — сказала ему в макушку, — а давай ты спать пойдёшь?
— А как же Новый год?
В его понимании — это подарки, ёлка, стишки на табуретке, мамина еда и мандарины.
— Будет, непременно будет. Просто надо заснуть и проснуться от этого всего. И родители к тому времени будут.
— Они за мандаринами поехали, да?
Я видела, мама припрятала несколько штук к празднику. Поэтому уверенно вру:
— Конечно. А там очередь знаешь какая большая! Ты как раз чуток поспишь — и всё будет.
Как ни странно, брат спорить не стал и вскоре засопел, свернувшись калачиком на маминой подушке. Я погасила в комнате свет и прикусила губу. До полуночи оставалось совсем немного. Дома царила абсолютная тишина.
Это было страшно, жутко, не нормально!
На кухне всё напоминало маму. Я заметила грязную тарелку и долго терла её в тёплой воде с пемоксолью. Стоило убрать скрипящую белизной тарелку в шкаф, снова стало слишком тихо.
Телевизор! Там же новогоднее поздравление должно быть. Горбачёва или кого там теперь — политику и программу новостей любили взрослые, меня же больше увлекала история Марианны из «Богатые тоже плачут».
Включила «первый», а там Задорнов… Он что, новый президент?! Я слушаю до самого конца, слышу, как за стеной хохотом заходятся соседи, но ничего не понимаю. И когда звучит «анекдот года»: «Пролетарии всех стран… Извините!» — таки начинаю реветь, зажав уши ладонями. Я не хочу, не могу слышать соседские весёлые, громкие: «С Новым годом! С новым счастьем!»
Мне плохо до темных пятен перед глазами. А что, если нас, и правда, бросили? А что, если родители
