Тараса оказался, а десницей совершил над ним крест… и не переводя духа, рёк:
– Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти чадо, Тарасие, и аз недостойный иерей Его властию мне данною прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь!
И будто бы с великим облегчением вздохнул батюшка… и проговорил над Тарасом уже едва живым голосом, всхлипывая краткими вздохами:
– Теперь… ты меня… отпусти… в горняя… чадо… делай скорее… что задумал… ты не Иуда… тебе простится… во облегчение мук… моих…
Тарас откачнулся, сделал два шага назад, переложил самопал в левую руку, перекрестился, переложил самопал в правую.
Он поднял самопал, направил его в сердце батюшки.
– Буду молитися за тебе, отче!
– Дерзай, чадо! – подбодрил, поторопил его батюшка, поднял глаза к небу и проговорил уже едва слышно: – Ныне отпущаеши раба Твоего, Господи…
А больше не смог – в горле его заклокотало.
Тарас двинул перстом, зашипело, полыхнуло с малым громом, содрогнулся всем телом батюшка и уронил голову. Против сердца легкий дымок воскурился из его груди.
Тарас и не заметил, как позади плотным полукольцом, но не совсем близко уже собралось до полусотни «лисовчиков», в недоуменном молчании наблюдавших, что происходит.
Повернувшись, Тарас встретил мерцающие огнями взоры шакальих да волчьих глаз. «Та й біс з вами!» – невозмутимо подумал он, не чувствуя ни греха в себе, ни облегчения. Да и поднял с земли шапку.
Тут «лисовчики» расступились, и въехал в полукруг сам дикий полковник. Он и не слезал со своего коня, будто, слезь он – и загорится у него под ногами священная земля монастырская, сожжет до костей!
– Я велів?[89] – сухо и громко вопросил он, глянул направо, глянул налево.
Разбойники безмолвствовали, неясно предвкушая расправу.
– Хто велів?[90] – вопросил он, вперившись прямо в Тараса.
Дрогнуть-то Тарас под тем взором и забыл…
– Бог мені звелів, пане полковнику, – просто доложил Тарас.
Лисовский окаменел на миг… и вдруг ухмыльнулся, взметнув усами, как костлявыми крылышками:
– Ну ж бо, підійди до мене.
«Засечет теперь», – словно из дальней какой дали, подумалось Тарасу. Он пошёл и встал перед мордой полковничьего коня, сверкавшего белками глазищ.
И вдруг странное почудилось Тарасу в отблесках пламени: будто полковник разделился сам в себе – и бледная тень, точный его двойник, вывалилась из него набок на землю, а земля в том месте была темна, как колодец, – и полетела та тень в пропасть земную… А в седле остался некий самозванец…
А то ж узрел вдруг внутренним взором Тарас самую смерть дикого полковника, вперед чрез восемь годов ожидавшую его. Так же будет сидеть полковник Александр-Иосиф Лисовский на своем коне – и вдруг ни с того ни с сего как грянется наземь замертво! Но до того дня ещё много страшных грехов возьмёт он на себя, чтобы поглубже, к самому дну преисподней тяжёлым грузилом кануть… А так ли с его душой случится – то только Богу известно.
Однако ж умён был полковник!
Не поднял он руку с нагайкой или саблей, а заговорил с козаком на ляшском:
– Стянуть попа да тебя – заместо него, пока кол не остыл. Да то снова не диво! Теперь истинное диво покажи. Мой брат Николай ныне на Москве в узилище томится за верность царю Дмитрею. Вот и яви чудо – вызволи его, коли вёрток так. Даю тебе две недели. Вызволишь брата моего – кондиции в силе. Нет – спалю дотла монастырь, а девку твою хоть татарам отдам. Уразумел?
– Зрозумів, пане полковнику, – без всякого облегчения души откликнулся Тарас.
– Ну, і їдь на Москву! – И добавил ещё дикий полковник на ляшском: – Хватит мое терпение пытать своими чудесами. А брату, как доберёшься до него, передай «Только ежа одного – никому не оседлать». Он уразумеет, что от меня ты! Езжай живо!
Молча расступилась вся орда. Тарас поднялся в седло. Отъехал, не прощаясь. Да и с ним никто не прощался, доброго пути и удачи не желал. Отъехал Тарас подальше, оглянулся: догорал Покровский монастырь во Хотькове, но стояло над обителью сияние округлое, подобное ангельской мандорле. Посмотрел Тарас в другую сторону: хоть и светила Луна, а в стороне Москвы стеной стояла чёрная тьма…
Глава восьмая. Снова на Москве
Потерял красоту Тарас. И небо над головой, и земля вокруг стали перед ним пусты и безвидны. И внутри себя он чуял ту же безвидную пустоту, будто вместе с грехами, отпущенными убиенным в Хотькове батюшкой, сама душа из него уже отпущена на покаяние…
Ни злато-алые осенние зорьки, ни тёмные к осени травы, подёрнутые на рассвете дымкой инеющей росы, не восхищали его. В иной раз не проехал бы мимо, замер бы и от жёлтого пятнышка пижмы при дороге, вывернул бы себе всю шею, следя взором за серебряной нитью-паутинкой, вьющейся по воздусям. Да и замер бы, как случалось когда-то… Нет худа без добра, конечно. Зато теперь Тарас, будучи гонцом порожним, уже не замирал душой пред красотою мира, подвергая себя опасности остаться на том месте навсегда.
Не заволновался Тарас, увидев встречное войско на дороге. И не сразу проснулась в нём надежда на то, что движется войско на защиту Троицы от посягательств того же дикого полковника. А когда проснулась та надежда, тут же обернулась из доброй в опасливую. Разглядел Тарас сине-кумачовое знамя, вспомнил, что видел такое в Тушино над одним из больших шатров, а донцы тогда сказали ему, что принадлежит оно литвину Сапеге.
Съехал Тарас подальше от дороги в лесок, стал смотреть – большое войско. И ляхи-гусары в нём, и татары, и донцы, и вовсе невесть кто в броне: похоже на орду дикого полковника Лисовского, только – в лучшем порядке. Тысяч семь, а то и все восемь – не меньше.
Стал Тарас надеяться, что проедут мимо Троицы… да куда ж мимо-то ехать!
Треск послышался позади Тараса из густых кустов. Соскочил Тарас с седла, шустрой петлёю выскочил на звуки с поднятым самопалом и саблей. Три молодых парня-мужичка так и рухнули в землю лицами. А Тарасу-то теперь убить человека стало вроде как легче, нежели спросонку шлёпнуть на шее комара.
– Не пали, помилуй! – глухо, в землю с травами и мхами заканючил один, лица не поднимая.
– Не палю, дивлюся поки, – бесчувственно предупредил Тарас. – Чого ви тут?
– Поглядеть, чьё войско валит, – отвечал тот же, посветлее прочих вихрами.
– I я дивлюся, – кивнул Тарас и даже выказал знание: – Ляхи валять.
Тут белобрысый,
