– Да как это – о чем! О нашем с тобой разговоре! Ну, по поводу системы безопасности аэропортов…
– А, – делая вид, что начинает что-то смутно припоминать, вяло откликнулся Александр Борисович, – как же, как же, что-то такое, кажется, было… Ну и что?
– Да что с тобой сегодня? – не выдержав этой пытки, взорвался Асташов. – Что ты заладил: ну и что, ну и что?.. Ну и то!
– Чего ты орешь, как больной слон? – хладнокровно осведомился полковник. – Палец дверью прищемил? На подчиненных своих ори, если силы девать некуда.
– Извини, – с кислым видом произнес Асташов. – Начальник управления меня, понимаешь, из терпения вывел. Такая непробиваемая скотина!
– А ты не воруй, – голосом актера Анатолия Папанова посоветовал Томилин.
– Да если бы! Третий день ни-ни. Сегодня знаешь от какого отката отказался? О-го-го!..
– Приболел, что ли? Или менты из ОБЭПа на тебя глаз положили?
– Хватит прикидываться дурачком, – попросил Асташов. – Честное слово, мне не до шуток.
– А уж мне-то! – подхватил Томилин. – Все бросил, прибежал, как влюбленный мальчик на свиданку, а ты, вот именно, как девка на первом свидании, за нос меня водишь, несешь какую-то ересь… Так что там у тебя вышло с твоим начальником?
Он догадывался – что, но был не прочь выслушать интересную и поучительную историю. Истории, которые приключаются с дураками, всегда поучительны, хотя вывод из них неизменно следует один и тот же: умным быть лучше, чем дураком, везучим лучше, чем умным, а везучим и умным одновременно – это так хорошо, что просто высказать невозможно.
– Докладную я написал, – сообщил Игорь Геннадьевич, дуясь, как обиженный ребенок. – На имя министра. О состоянии системы безопасности в аэропортах.
– Герой! – восхитился Томилин. Ему было смешно, но он крепился.
– А министр переслал ее моему шефу. И резолюцию наложил.
– Это какую же, если не секрет?
– Не секрет.
Асташов процитировал резолюцию министра. Томилин, не выдержав, расхохотался.
– А ты чего хотел? – спросил он сквозь смех, утирая рукой в перчатке несуществующие слезы. – Нечего было прыгать выше головы! Каждый сверчок знай свой шесток – тебя что, в школе управления этому не учили? Да это даже дети малые знают! Возьми хоть Пушкина, Александра нашего Сергеевича. «Сказку о рыбаке и рыбке» помнишь? «Дурачина ты, простофиля, не садися не в свои сани!» Куда ж ты лезешь-то – с посконным рылом в калачный ряд?
– Сука ты, Сашка, – сказал Асташов. – Сам ежа под череп запустил, а теперь издеваешься.
Снег продолжал сыпаться с темного неба, оседая на ветровом стекле. На заметенном капоте темнели проталины, расположенные над не успевшими остыть агрегатами двигателя. Игорь Геннадьевич зачем-то включил «дворники», и щетки с шорохом прошлись по стеклу, сметая с него снежинки.
– Какого еще ежа? – удивился Томилин.
На какое-то мгновение ему даже стало жалко школьного дружка, но он прогнал это неуместное чувство: то, что Асташову представлялось издевательством, на деле было продуманной линией поведения, позволявшей добиться желаемого результата ценой наименьших усилий. Отклоняться от этой линии Александр Борисович не собирался; действуя в рамках разработанного плана, он неприкрыто взглянул на часы.
– Та шутка насчет взрыва в аэропорту… Короче, я согласен. Хватит, надоело быть мальчиком на побегушках!
– Что мальчиком быть надоело, я понимаю, – усмехнулся Томилин, – сам этого нахлебался – во! – Он чиркнул большим пальцем по кадыку. – А на что согласен-то?
Асташов вдруг повернулся к нему всем телом, подавшись вперед и шаря по лицу приятеля цепким подозрительным взглядом.
– Ты хочешь, чтобы я сказал это вслух?
– Ну да, – с оттенком удивления подтвердил полковник. – Либо так, либо в письменной форме. Азбуку Морзе я за давностью лет подзабыл, телепатией не владею, а других способов обмениваться мыслями человечество, насколько мне известно, еще не придумало.
– Ты что, пишешь наш разговор? – быстро, с напором спросил Асташов.
– Может, ты меня обыщешь? – с усмешкой предложил Томилин. – Знаешь что, Ига, – продолжал он другим, задушевным и сочувственным тоном, кладя ладонь на дверную ручку, – давай-ка мы отложим нашу встречу до лучших времен. Ты успокоишься, подумаешь… А лучше всего обратись к хорошему психиатру. Паранойя – она ведь одна не приходит, это всего лишь скромный цветочек в пышном букете психических расстройств. Честное слово, я на тебя не в обиде, но и ты не обессудь. У меня действительно полно работы, и я не располагаю избытком времени, чтобы сидеть тут и выслушивать твои маниакально-депрессивные бредни. Извини, но ты сейчас действительно производишь впечатление человека, у которого не все дома. Разводишь конспирацию, шпионские страсти на пустом месте, трясешься, запись какую-то приплел… Что записывать-то, милый? Ты же ни словечка по делу не сказал, тебя записывать – только место в памяти диктофона переводить, батарейки зря расходовать. В общем, если очухаешься и захочешь повидаться, ты знаешь, как меня найти.
– Надо взорвать бомбу в аэропорту, – неживым, деревянным голосом, глядя прямо перед собой, произнес Асташов.
Он снова щелкнул рычажком включения «дворников», заставив резиновые щетки с шорохом и стуком смести с ветрового стекла снег.
Томилин выпустил дверную ручку.
– Что?
– Ты слышал, – сказал Игорь Геннадьевич. – Не знаю, шутил ты или нет, предлагая устроить нам с тобой продвижение по службе таким нетрадиционным способом, но, похоже, иного пути просто не существует. Надо осуществить твой план. Через неделю я выступлю на коллегии, а потом где-нибудь в Шереметьево или в Домодедово сработает взрывное устройство. Пускай бы разнесло пару кабинок в туалете или десяток чемоданов в багажном отделении – так, чтобы шума и вони было много, и при этом без жертв.
– Ты это серьезно? – спросил Александр Борисович. – Ты хорошо подумал?
– Я хорошо подумал, – сказал Асташов, – и говорю совершенно серьезно. Я понимаю, что ввязываюсь в подготовку самого настоящего теракта, но, по-моему, игра стоит свеч. Когда-нибудь это все равно случится, и никто ничего не делает для того, чтобы этому помешать. Я написал министру, и что вышло? Ничего, кроме неприятностей! Я выступлю на коллегии, и что будет? Меня просто сживут со свету, вот и все. Пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Так пусть он, наконец, грянет! Если взрыв устроят ваххабиты, будут человеческие жертвы, а если это сделаем мы, жертв удастся избежать. Кто-то понесет незначительные материальные убытки, зато на
