сказала бы — царское, предложение.
— Я накосячил, Конфета… — опустив взгляд, ответил Федос и шаркнул носком кроссовка по жестяной крыше.
Чисто балерина больших и малых театров, посмотрите на него. Ножкой он шаркает, стоит. Выпускница Смольного института благородных девиц. Смолянка, ни дать, ни взять!
— А давай! — заявила я, явственно ощущая, как во всю стать и мощь во мне просыпаются гены бабушки.
Где только прятались двадцать шесть лет, спрашивается? Может, я бы уже стала знаменитым бровистом или даже моделью, а то и гладиатором-тяжеловесом, если существует такая женская лига, конечно.
— Только хорошую бери, премиум класса, — процедила я, не зная наверняка, существует ли такой класс на рынке недвижимости.
— В хорошем районе, с развитой инфраструктурой, чтобы в шаговой доступности были садики, школы, кружки и обязательно подземный паркинг! — выдала я.
Не отказывать же себе, правильно?
— И знаешь, что? — поставила я руки в боки, точь-точь, как бабушка. — За всю эту роскошь платить будешь сам. У нас с дочерью таких денег нет! Понял?
— Понял… — промямлил Федос, а я выбралась сначала на чердак, после в парадную.
У дверей Федосовой квартиры раздался грохот, как будто что-то огромное свалилось и разбилось вдребезги. Например, кариатида над унитазом, который, напомню, даже не золотой! Стыдоба, а ещё Тор называется!
— Ты представляешь, сколько это стоит?! — громыхнул из-за двери голос дяди Толи.
В это время из квартиры выскочила разгорячённая, взлохмаченная мама, одёрнула кофту, поправила причёску, схватила меня за руку, никак не выказав удивление моим появлением, словно знала, что встретит, и потащила вниз по лестнице.
— Татьяна, стой, я тебе говорю! В полицию позвоню, так и знай! — орал дядя Толя.
— Звони, звони. В следующий раз голову тебе разобью! Она бесплатная! — крикнула мама, не останавливаясь ни на секунду.
— Что ты разбила? — спросила я, когда мы выскочили из парадной и остановились в центре двора-колодца. — Зачем?
— Я же не специально, — всплеснула мама руками. — Он, главное, орёт, орёт, не затыкается. Я и схватила часы в виде совы, что на тумбочке с завитушками стояли. Швырнула их со злости, хотела в лоб этому козлу залепить, а попала в люстру. Кто же знал, что она на соплях держится?
Мысленно я содрогнулась, представив, как люстра проламывает пол и проваливается к соседям, настолько огромной была конструкция. Хорошо, что пол всё же не провалился.
Часы-сова, надо сказать, тоже не отличались изяществом. До того момента я вообще-то считала, что их невозможно сдвинуть с места. А мама сдвинула, так сказать, нанесла ущерб. Хорошо, если только материальный.
В это время в воротах появилась бабушка, тяжело переставляя полные ноги и точно так же тяжело дыша.
— Фу, — выдохнула бабушка, глядя на нас. — Чего порешали, решательницы?
— Ничего, — пискнула я.
— Так я и думала, — протянула бабушка. — Ничего без меня не можете. Что одна, что вторая! Когда только поумнеете, в кого только уродились, головы бестолковые? Эта-то понятно, — показала она рукой на меня. — В папашу родимого. А твой-то папка приличным человеком был, царствия ему небесного, — посмотрела она на маму. — Обормотки!
С этими словами она обогнула нас и направилась в парадную.
— Бабуль, — пискнула я, рисуя в воображении, как Федосу отрывают ноги, руки и ясно, куда вставляют, дяде Толику безжалостно рвут принчидалы, выкидывая бездомным псам. Вообще-то я художница, воображение у меня о-го-го какое!
И как несчастная кариатида всё-таки страдает от руку нашего семейства. Несчастная, по сути, женщина, трудной судьбы: всю жизнь подпирать потолок в туалете. Жуть!
— Я есть хочу, — пошла я сразу с козырей. — Пойдём домой, а? Уморю дитя, пока ты там решаешь… — привела железный аргумент в пользу того, что нужно срочно уйти.
И мы ушли. Потому что горе я луковое, шляпа бестолковая и овца непутная. Не додумалась ни дома добром поесть, ни с собой бутербродов взять, а всё почему? Потому что уродилась в папашу родимого!
Глава 19
Прошла неделя, а может быть две или даже три, со сцены на крыше. Федос не звонил даже по формальным поводам, вроде узнать о моём самочувствии. Я, естественно, не звонила ему тоже.
После пережитого шока на меня накатила волна какого-то странного равнодушия, мне стало совершенно безразлично, что происходит в мире, в родном городе, более того, мне было всё равно, что происходит и произойдёт в будущем со мной лично.
Автоматически я просыпалась, завтракала, закрывалась в комнате, там молча лежала до обеда, потом выходила, ела, не чувствуя вкуса, и уходила к себе до ужина. И так изо дня в день. Каждый день, словно заводная кукла.
Иногда мама вытаскивала меня гулять, заявляя, что погода стоит чудесная, и такой золотой осени не было в Питере уже очень и очень давно, а может и никогда. Я покорно выходила, садилась на лавочку, цепляла взглядом мамочек с колясками, с уже подросшими малышами, со школьниками, и пыталась представить себя на их месте.
Через год я буду ходить с коляской, через два смотреть, как моя дочь копается в песочнице, а через восемь поведу её в первый класс. Почему дочь? Потому что по нашей линии отродясь мальчишки не рождались, словами бабушки. А если она оказалась права в характеристике Федоса, то и тут знает, что говорит…
А ещё думала о том, что самого Федоса в моей жизни не стало. Как же так вышло? Ведь он был всегда. Всегда! Столько, сколько я помнила себя, столько и был Федос. Он был моей стеной, моей незыблемой опорой, моим всем, и вот… Вдруг оказалось, что его не было, как и не существовало на самом деле Тора — бога скандинавской мифологии. И, скорей всего, Криса Хемсворта тоже не существовало никогда в жизни. Так… показывали симпатичную голограмму, в которую влюблялись женщины, как я влюбилась в Федоса.
Время от времени в комнату заходила бабушка и требовала, чтобы я пошла с ней в магазин, помогла. Хватит, дескать, бока отлёживать, страдать по всяким обормотам, на которых клейма ставить некуда. По кобелю этому треклятому!
А что забеременела, так и ничего, так и хорошо, он вон какой здоровый, хоть в борону запрягай, коня холёного, значит, дитё родится здоровым, не чета мне, тощей немощи.
Я отлично понимала, что так меня пытаются поддержать, заставить двигаться, начать думать о
