этом знают».
Так-то оно может и так.
Но…
Пересилить себя я не могла.
Но Егор, спасибо ему, и сам не переходил черту. А вновь попав в номер предложил позвонить домой.
— А можно?!! — выдохнула я. — Еще ведь не поздно?!!
— Даже нужно! — улыбнулся он.
Егор позвонил сам. А потом попросил Елизавету Петровну позвать Настю.
— Настя! Доченька!.. — шептала я, не замечая льющихся слез. Слова, которым еще недавно не было счета, не находились. А те, что нашлись — не проталкивались… и оставалось только шептать. — Настенька!.. Как ты там?..
— Мама! Мамочка! — радостно кричала дочь на том конце трубки. — Мамочка не плачь, у меня все хорошо. Мы с бабушкой Лизой лодочки с фаршем делаем. А когда ты приедешь?
— Скоро… Ведь скоро же?.. — повернулась я к Егору.
— Завтра к ужину будем дома. — кивнул. Он держал меня за плечи, прижимая к себе, словно старался закрыть от всего мира.
— Завтра к ужину будем. — повторила я в трубку.
— А папа, папа тоже с тобой? — спросила дочь.
Я замерла, будто с разбега врезавшись в стену.
— Нет, папы со мной нет!
Егор прижал к себе еще сильнее и, забрав из ослабевших рук трубку, попросил:
— Настенька, солнышко, а ты не позовешь бабушку, мне ей нужно кое-что передать.
— Хорошо, дядь Егор. Бабуль! — вновь зазвенел из трубки Настин голосок. — Дядь Егор, передайте маме спокойной ночи.
— И тебе, солнышко, спокойной ночи! — я вновь завладела трубкой, вытирая слезы. — Мама завтра приедет, обязательно! А теперь пусть дядя Егор с бабушкой поговорят.
— Хорошо, мам!
Отдав трубку Егора пошла в ванную. Где меня накрыла истерика, я только и успела, что закрыть за спиной дверь и включить кран. А потом просто опустилась на пол, погребая себя под слезным водоразливом. Казалось, со слезами, наконец-то выходило все, что навалилось за последний месяц.
Сколько я так просидела, рыдая — не знаю. Я даже не заметила, как открылась дверь и вошел Егор. Подняв меня словно пушинку с пола, он выключил кран и вышел со мной в комнату.
Усевшись на кровать, он просто ждал, когда утихнут мои слезы, тихонько поглаживая по плечу и волосам.
— Ну, все, Жень, перестань! — поняв, что истерика подходит к концу, меня пересадили на кровать и принесли стакан воды.
— Жень, пожалуйста, не рви душу ни себе, ни мне! Ну же, умничка моя! Тебе нельзя теперь нервничать.
— П… по… почему нельзя?
— Ты беременна, Жень.
— ???
Это было как удар ниже пояса. Или… как дар божий. Почему-то, глядя в спокойные медовые глаза — поверила сразу. Егор не пытался юлить или как-то отвести взгляд. Он смотрел так, словно твердо знал — именно он моя каменная стена.
А я? Я открывала и вновь закрывала рот, вот точно рыба на берегу. Пыталась что-то сказать, но мысли бегали в голове с такой хаотичностью, что просто невозможно было ухватится за что-то одно.
— Откуда ты знаешь? — все же удалось выдавить из себя.
— Жень, ты, наверное, забыла, я же оборотень.
— Значит и все те… другие?
— Нет! — Егор даже покачал головой. — Для остальных срок еще маленький. Я же — Альфа, у меня априори нюх лучше. Да и ты — моя Пара. Так что твой запах я могу по памяти разложить по полочкам.
И что мне теперь делать?
— Жить, Жень, просто жить! — кажется, я задала вопрос вслух, ну или Егор научился читать мои мысли. — А я уж постараюсь, чтобы ты и дети были счастливы.
Вот только перекладывать еще и это на плечи Егора было неправильно. Если уж судьба так распорядилась, значит так было нужно. Пусть это будет мальчик. Сын Игоря. Прощальный подарок.
Но, причем здесь Егор?
Над ухом раздался грозный рык. Только я не испугалась.
Сильные руки повернули меня к себе.
— Посмотри на меня, Женя! — зло, одними губами, прошипел Егор.
Даже смешно стало. Словно наг.
— Посмотри! Даже не думай! Слышишь, не думай, оставить меня за бортом. — тут он выдохнул, коснулся рукой моих волос. — Я не смогу без тебя. Не смогу больше!
И так странно сжималось сердце, глядя как вот этот вот сильный, крепкий, словно дуб, мужчина смотрит на тебя взглядом побитой собаки.
Но ведь жалость не любовь, верно? А парность эта? Не верила я в нее до конца. Вот честно, не верила. Ведь он еще может встретить, молодую, красивую, без довеска. Сможет влюбиться …
Но стоило лишь представить рядом с Егором расплывчатый женский силуэт, как сердце вновь сжималось… уже от злости.
Собака на сене — ни себе, ни людям!
А злость не утихала, на себя, на него, на судьбу эту чертову… И от всей этой дурацкой ситуации.
Страшная, злая злость. На весь мир.
— Не нужно, Женя! — проговорил он глухо.
Господи, он всегда будет чувствовать меня лучше, чем я сама?!
А потом притянул к себе и впился жадным поцелуем.
И пружина, тугая, натянутая лопнула.
Нахлынуло все волной… Не продохнуть. Но и не остановиться.
Даже если весь мир рухнет.
А потом она лежала, прижатая спиной к нему. Егор обнимал крепко, словно хотел вжать в себя, растворить…
— Не молчи! — а у самого голос срывается. — Жень, пожалуйста, ругай меня, проклинай, но не молчи!
— Не хочу! — я повернулась.
Егор нависал как скала, упрямая, крепкая, нерушимая. Глаза сверкали в полутьме, лицо, словно вырубленное. Но такое… родное что ли.
— Не хочу ругаться! — улыбнулась и потянулась к переносице. Там морщинка такая… упрямая, как он сам.
И он выдохнул. А ведь почти не дышал.
Улыбнулся.
— Женя, что же ты со мной делаешь? — прошептал, притягивая к себе. А потом стал вновь покрывать поцелуями.
А я? Что я?
Я жадная.
Эпилог
Прошло 10 лет.
— Никитич, давай быстрее, а! — торопил Егор сидящего за рулем Бету. На что Кожевин лишь хитро усмехался. Но было видно, что и он торопится побыстрее оказаться в клане.
— Не могу, Альфа. Машину больше ста двадцати гнать не рекомендуется.
— Да знаю я! Черт!
Они больше недели не были дома. За долгие десять лет, как Женя осталась с ним, Егор не часто уезжал на такой большой срок. Максимум на день — два. Каждый день без Пары казался для волка каторгой, особенно теперь, когда Женя вновь ждала ребенка.
У них уже было четверо: трое пацанов и красавица дочка. Настенке шел семнадцатый год и сыну Никитича — Димке, все труднее было отгонять от своей Пары молодых волков. Но и Егор не дремал, спуская с крыльца особо ретивых. И это
