class="p1">– Сейчас развернёмся, – сказал Маньяк. – Ну слава богу, поедем обратно в город.
– Чёрта с два! – грубовато возразила Юдифь. – Поедем до цемзавода, как я сказала.
И она, похоже, была права. Во всяком случае, вагон уверенно миновал поворот на кольцо и проследовал дальше. Разумеется, без намерения сделать остановку.
– Господи! – простонала Прачка. – Да что же это делается?!
Снова захныкала девочка.
– Мы так и до моря доедем, – неуверенно пошутил Клещ.
– Не порите чушь, – усмехнулась Юдифь, которая, кажется, юмора не понимала и не признавала. – Рельсы кончаются у цемзавода. До моря – только на такси.
– Думаете, здесь можно поймать такси? – поинтересовался кто–то. – Было бы здорово. А то что–то на нервы действует уже этот трамвай.
– Странно, – задумчиво произнёс Профессор. – Ну доедем мы до конечной, до… цемзавода этого вашего…
– … он не мой, – вставила Юдифь.
– … и что дальше? – не обратил Профессор внимания на её поправку.
– Ничего, – прошелестел Чахоточный.
– В смысле? – повернулся к нему Профессор.
– Да вот так, – пожал плечами Чахоточный. – Ни–че–го. Конец. Всему. Небытие.
– Смерть? – кажется, увлёкся этой мыслью Маньяк.
– Что–то вроде, – глянул на него Чахоточный и снова повернулся к Профессору. – Небытие, понимаете? – и Маньяку: – Граница между жизнью и смертью – без времени, без пространства, без…
– Я не хочу умилать! – заплакала девочка.
– Да что ты, что ты, маленькая! – кинулась утешать её Прачка, зло поглядывая на Чахоточного. – Рано ещё тебе умирать. На вот конфетку…
А Чахоточный продолжал:
– Небытие. Без прошлого, без настоящего и будущего, без ветра, без запахов, звуков, чувств… Одним словом – ничего. Лета. Мы будем, но нас не будет. Как сейчас, впрочем. Мы есть, но нас уже нет.
– Бред какой–то, – оценила Юдифь.
– В самом деле, – поддержал её Клещ, – звучит как–то антинаучно.
– Кому как… – произнёс помрачневший Кот.
Середина вагона зароптала. Похоже было, что назревают беспорядки. Кажется, готовы были бить окна и выпрыгивать на ходу. И только парочка на задней площадке неудержимо и обречённо целовалась.
Было тяжело дышать из–за смрадного желтоватого тумана, покрывшего всю территорию заводов, бездушные цеха которых вставали на пути трамвая один за другим, бесконечной вереницей, словно небольшой городок был на самом деле промышленной столицей мира.
«Я и не знал, что у нас так развито производство, – думал Иона. – Впрочем, я вообще ничего не знал об этом городе. Да и знать не хотел. Зачем он мне?.. Зачем я ему?.. Встань, иди в Ниневию, город великий… А потом – на другой день при появлении зари червь подточил растение, и оно засохло…. О чём это я?.. А, ну да, ну да, мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой?.. – Он посмотрел на левую свою руку, на правую. – Мне ли не пожалеть… Мне ли… Фу, зловоние какое!.. И солнце стало палить голову… так что он изнемог и просил себе смерти, и сказал: лучше мне умереть, нежели жить… Лучше… нежели жить…»
– Что вы там бормочете? – строго покосилась на него Юдифь, которая за это время пересела в левый ряд и была теперь в одном шаге от Ионы.
Поскольку он не ответил, а лишь скользнул по ней равнодушным взглядом, она хмыкнула и поманила его пальцем.
Иона пожал плечами, сделал шаг к ней.
– Знаете, что самое ужасное в нашем положении? – спросила Юдифь негромко, почти шёпотом.
– Знаю, – кивнул Иона.
– Да? – она недоверчиво дёрнула бровью, явно не ожидая такого ответа. – И что же?
– Но ведь вы тоже знаете? – улыбнулся Иона.
– Конечно, – она зябко поёжилась. – Но я хочу, чтобы вы сказали. Может, вы знаете не то, что я.
– Тогда то, что знает один из нас – ещё не самое ужасное в нашем положении, если то, что самое ужасное – знает другой.
– Чего? – она недоумевала и бросала на него странные взгляды.
В их разговор вмешался Профессор:
– Вы хотите сказать, что не может быть двух равно ужасных вещей? – обратился он к Ионе.
– Не хочу, – покачал головой тот. – Не хочу я ничего говорить. Оставьте меня в покое.
– Но мы должны выяснить, – вмешался Маньяк. – Выяснить, чтобы из двух ужасных вещей выбрать менее ужасную.
– А надо ли? – нетерпеливо отозвался Иона. – Почему обязательно надо выбирать из двух зол?
– Выбирать всегда надо, – возник тихий голос Клеща. – Всегда. Быть или не быть – вот в чём вопрос. И в этом – высшая точка человеческой свободы. Именно поэтому Бог всегда предоставляет выбор; Бог есть свобода.
Иона вернулся на своё место, демонстративно не глядя на эту троицу.
«Свобода?.. И было слово к нему вторично: встань, иди в Ниневию, город великий… я повелел тебе. И встал он и пошёл в Ниневию… И устроил так, что на другой день при появлении зари червь подточил растение, и оно засохло… Свобода…»
За окном наконец–то начался дождь. Он быстро исчиркал окно неровными линиями и зигзагами, а ветер прилепил к стеклу оторванный где–то жёлто–бурый тополиный лист.
– Скажите мне, – возник у самого уха Ионы шелест Чахоточного. – Скажите, что́ вы знаете?
– Ничего, – пожал плечами Иона. – Я ничего не знаю. Совсем.
– Но вы верите, что мы выберемся?
– Откуда?
– Из этого трамвая.
Иона задумался.
– Трамвай не может быть бесконечным, – не дождавшись, ответил за него Профессор. – Любой трамвай обязательно конечен, даже если в нём два, три, четыре вагона… да сколько угодно вагонов. Поэтому и наше пребывание в трамвае не может быть бесконечным. А значит, мы рано или поздно…
– Да, да, – нетерпеливо кивнул ему Чахоточный, не дослушав, – всё так, я согласен. Но я хотел бы услышать ответ уважаемого клошара.
Однако Иона ответить не успел. Трамвай вдруг остановился. Резко, буквально в одно мгновенье, так, что все стоячие места едва не повалились на пол, в том числе и Иона.
– Приехали, – дрожащим голосом произнёс Чахоточный.
– Да нет – просто провода кончились, – Маньяк указал на контактный провод, который действительно обрывался – заканчивался на ближайшем столбе.
Наступила тишина. Пассажиры, кажется, даже дышать перестали. Они не дышали, не двигались, не моргали, и лица их не выражали ничего, и глаза неотрывно и обречённо уставились в одну точку – в ту, на которой застала взгляд остановка вагона. И только чавкающие звуки целующихся на задней площадке нарушали гробовую тишину. Им–то точно было всё равно.
«Я бы не удивился, если бы на самом деле их всех и не было вовсе, – подумал Иона. – В смысле – людей. Если бы все они оказались манекенами. Нет, не удивился бы. А эти двое, кажется, самые живые среди нас. Хотя и
