обратил, думали, что у парня крыша поехала от отчаяния, а я понял, что Родион не шутит. Как я уже говорил, мы интересовались японским искусством и не только прикладным. В переводе Григория Чхартишвили в одном издательстве были выпущены неизвестные ранее японские авторы Юкио Миосима, Кэндзи Маруяма, Ясуси Иноуэ и другие. Нас с Родионом объединяла эта тема и даже, как-то мы попали на книжную выставку, где проходила встреча с этим переводчиком. Это потом я узнал, что Чхартишвили и есть Борис Акунин, который блистательно написал целую серию про Эраста Фандорина. Потом я очень увлёкся этим литератором и читал почти все его новинки. Так вот у него есть книга «Пиковый валет» про банду нахальных мошенников, там одна глава так и называется «По закону или по справедливости!
— Я что-то не понял, при чём здесь это?
— Как вам объяснить? Я и сам толком разобраться не могу. Понимаете, почти все из присутствующих в этот вечер были мошенники. Они награбили капиталов предостаточно. Каждый из них мог бы спокойно и безболезненно обойтись без проигрыша этого несчастного, мало того, могли бы просто одолжить нужную сумму. А ведь он ничего не просил, лишь взывал о возможности отыграться. — Гульбанкин задумался на секунду. — Мой дед прошёл сталинские лагеря, мне не довелось свидеться с ним, он ушёл из жизни рано и при странных обстоятельствах. Мать рассказывала, что вернулся он крепким картёжником. Старик мало что поведал про лагерную жизнь, но кое-что до меня дошло со слов матери. На зоне играли, обычно, на всё— на тряпки, на деньги, под ответ, на подушку и паёк. Бывали случаи проигрыша на паёк на месяц или два вперёд. Однажды зимой игра разошлась. Сначала на кон поставили барахло, тряпки, потом на пайки хлеба, дальше, больше— обеды ужины. Проигранное переходило из рук в руки и наконец, скопилось у трёх лучших игроков камеры. Проигравших оказалось много, некоторые были «в замазке» на целых три месяца. Лагерное начальство устроило собрание, на котором предлагалось прекратить выплату долга, так как люди едва держались на ногах от голода, но никакие уговоры ни к чему не привели. Отдать долг первейшая задача для проигравшего. Однажды старый вор проиграл «под ответ» двести рублей «через пятнадцать минут» (ему должен был принести прикормленный охранник). Когда деньги через пятнадцать минут не появились, он пошёл в переплётную, отрубил два пальца ножом для резки бумаги и вернул ими долг. В игре есть свои правила и порядки. Обычно матёрый картёжник, садясь за стол, заранее объявляет: «имею проиграть столько-то». Хорошим тоном считается не жалеть проигранных денег и не выражать радости при крупном выигрыше. «Плачу, как граф, и получаю, как разбойник»! Понимаете, время изменилось, за столом не уголовники матёрые сидели, а люди состоятельные и важные, да только законы не изменились! Они содрали последние деньги с этого несчастного, для которого на кону стояла жизнь!
— Себя вы не причисляете к категории мошенников? — съехидничал Сергей.
— Я капиталы заработал тяжёлым трудом. — вскинув голову ответил Гульбанкин. — Могу распоряжаться ими по своему усмотрению.
— Получается так: пока ваши товарищи обдирали как липку этого Родиона, вы отсутствовали и в игре не участвовали? И тем не менее, по вашей версии, он покушался и на вас?
— В тот момент я мог ему помочь, но не сделал этого.
— О какой сумме шла речь?
— В этой среде не принято называть конкретные цифры, каждый знает сколько спустил и сколько получил. Я лишь оказался свидетелем финальной, драматической сцены.
— Ну хорошо, предположим, я поверил в вашу версию. На чём уехал этот Родион после инцидента?
— Точно не знаю. Я приехал, он уже находился в доме и уехал когда гости разошлись.
— Сколько за столом всего игроков находилось в тот вечер?
— Мне надо вспомнить. — Эдуард задумался, потом тяжело вздохнул. — Нечего вспоминать— трое, которых вы уже знаете, мертвы, я, Родион и был ещё один. — мужчина выдержал паузу. — Некий Левченко Александр.
— Кто это?
— Я не могу вам сказать. — Эдуард замешкался.
— Почему? — искренне удивился Шапошников. — Если следовать вашим соображениям, то ему тоже угрожает опасность!
— Вот в этом я не уверен. Но вы сами можете навести о нём справки.
— Не говорите загадками. — полицейского начала раздражать манера Гульбанкина витиевато выражать свои мысли. Какой-то широчайший диапазон у этого умника, и разглагольствует о современной литературе, и знает лагерные байки, и даже уже убийцу вычислил. Вдруг его пронзила догадка. — Вы хотите сказать, что этот Александр Левченко из наших?
— Похоже на то. — Эдуард пожал плечами. — Мы не наводили справки друг о друге, во всяком случае я под шкуру никому не лез, в друзья не набивался. За столом мы были лишь партнёрами по игре. А про Левченко я понял случайно— на заднем сиденье его автомобиля увидел полицейскую фуражку с высокой тульей. Такие позволяют себе высокие чины. То, что не простой служака выдавала выправка, вёл он себя уверено, иногда проигрывал крупные суммы, очень крупные.
Шапошникову фамилия эта ничего не говорила, и заняться поисками этих двух инкогнито— Родиона и Левченко он решил позже. Да и возникали сомнения в том, что эти персонажи не плод воображения Эдуарда Аркадьевича. Полицейский не мог скрыть скептического выражения лица и такого же звучания голоса:
— Всё это, конечно, интересно и трогательно, располагается в плоскости морали и нравственности, а вот убийцу надо искать на земле, в реалиях нашей жизни. И ваши рассказы не могут отвлечь следствие от того, что подозреваемый номер один это вы, Эдуард Аркадьевич. В вашем доме был проведён обыск, и в нижнем ящике письменного стола обнаружены неопровержимые улики: пуговица с рубашки Зиновия Ашкенази и баночка с тональным гримом, предположительно схожего с тем, который оставлен на карте с изображением пикового туза в доме Троепольского Константина.
Гульбанкин ошарашенно молчал. Всё, что он пытался объяснить следователю, рассыпалось на незначительные, мелкие кусочки, которые он собирал мысленно в одну картину, лёжа на больничной койке. Его неожиданно озарила жуткая мысль:
— Так что по вашему, я специально отравил Светочку, чтобы отвести подозрения от себя?
— Я надеюсь вы сами расскажете об этом. Хочу вам напомнить всем известную фразу— чистосердечное признание облегчит вашу душу и сократит срок пребывание в местах не столь отдалённых.
— Мне не в чем признаваться! И этих вещей, этих улик, просто не может быть в моём доме! Я не встречался с Ашкенази и Троепольским почти полтора года, а Сатырова увидел уже бездыханным.
— Доктор предупредил, что вам нельзя волноваться, поэтому на сегодня мы закончим беседу, продолжим завтра с новыми силами.
