настаивал на звонке адвокату и молча уселся в воронок. Сергей не стал откладывать допрос в долгий ящик и, как только прибыли в Управление, он попросил дежурного выделить кабинет для допроса, потому что в их кабинете сотрудники «Службы ремонта» чинили кондиционер.
— Вы, кажется не удивлены такому повороту событий? — Шапошников с любопытством посмотрел на Эдуарда. Тот был бледен, но не испуган и не растерян.
— Не удивлён и даже ждал, хотя не так скоро. Как вы вышли на меня? — Гульбанкин криво ухмыльнулся и констатировал. — Таксист. Вы нашли таксиста, который меня привёз и увёз назад в больницу.
— Так может вы начнёте с самого начала? О том, например, где и как вы познакомились с Константином Троепольским, откуда вы знаете и когда в последний раз видели Зиновия Ашкенази, зачем поехали к Отару Сатырову? — Шапошников выдержал небольшую паузу, и, напустив на себя большей уверенности, продолжил. — Собственно я и так всё знаю, сам могу вам рассказать, конечно, за исключением некоторых подробностей. Хотелось бы знать мотив, зачем вы так жестоко расправились со своими знакомыми. Я почему-то не совсем уверен, что они ваши друзья. И ещё, кто должен быть следующий?
— У вас бурная фантазия, господин полицейский, интересно послушать вашу версию.
— Хорошо. Точно не знаю на какой почве вы сошлись, но эти люди ваши знакомые. Вероятно вы что-то не поделили, скорее всего всё дело в деньгах, потому что все убитые очень богатые люди. Мы навели справки и выяснили, что в конце мая, когда было найдено тело Константина Троепольского, вы находились во Франции в Тулузе, якобы на сельскохозяйственной выставке, а это всего в двух часах езды на автомобиле от города Байонна. Во время смерти еврея Ашкенази, свидетели утверждают, что вас видели в окрестностях посёлка Свияга. Ну а про осетина Сатырова и говорить нечего— вся прихожая заляпана вашими отпечатками пальцев, да и таксист железный свидетель. Собственно здесь относительная ясность. Вопрос в другом— кто следующий и при чём здесь пиковый валет?
— С самого начала хочу сделать заявление: я никого не убивал. С Троепольским и Ашкенази встречался давно, а к Сатырову приехал для того, чтобы предупредить об опасности. Да только поздно, кода я зашёл в дом, он уже был мёртв.
— Давайте сделаем так, как будто я вам поверил, а вы начните с того времени, как познакомились с этими людьми.
— Это долгая история. — Гульбанкин опустил глаза, как будто удаляясь в прошлое.
— Я не тороплюсь. Особенно если истории интересные.
— Я не агнец безгрешный, во мне, как и во многих живут пороки. Я никогда ничего не коллекционировал, ни марки, ни спичечные этикетки, ни картины. Обжорство и пьянство не моя слабая сторона, как в молодости, так и сейчас могу довольствоваться малым. Однако в моих жилах течёт кровь деда, который был очень азартным и удачливым игроком. Мне передалось это по наследству. Я любил игру и, как правило, всегда выигрывал. Но я никогда не позволял взять игромании верх над собой. Я всегда умел остановиться, даже если чувствовал, что партнёр готов спустить не только свой автомобиль, дом, но и собственную душу. Уже больше года я не даю волю своему влечению. Игру заменила японская национальная культура.
Гульбанкин замолчал, чтобы перевести дух, а полицейский прикинул, если выслушивать рекламу собственного благородства этого товарища, то из кабинета они не выйдут долго, точно не сегодня и решил направить разговор в интересующее русло:
— Эдуард Аркадьевич, давайте ближе к делу.
Гульбанкин в ответ рассеянно кивнул.
— На игру мы встречались может быть два, три раза в месяц. Люди состоятельные, интеллигентные и солидные. Ставки были достаточно высоки. Я не то чтобы трус, но как уже говорил, меня всегда что-то останавливало, я не играл бездумно и если проигрывал, то заканчивал игру и уходил из-за стола. Другие мои товарищи были не такими, некоторые спускали за ветер огромные суммы. Иногда игра затягивалась до самого утра. Глупую и легкомысленную молодёжь не приглашали, они не умели себя контролировать, а остальные знали друг друга, но не дружили. Вообще, зачастую не знали кто какую профессию, должность имеет, интерес составляли лишь карты и игра. В наш круг трудно было появиться постороннему, новички появлялись только по рекомендации кого-то из игроков. Так вот одного такого привёл я. Мы познакомились случайно на какой-то выставке, кажется японского искусства и подружились. Я увлекался бонсай, и он имел такое же хобби. Мы обменивались опытом, иногда из Японии он привозил новые идеи. Его имя Родион, кажется он работал японском то ли консульстве, то ли в какой-то автомобильной компании здесь в Санкт-Петербурге. Я точно не знаю.
— Почему вы говорите об этом человеке в прошедшем времени?
— Я потерял его из виду и не знаю где он сейчас и что с ним. Но тогда, в связи с ним, случилась одна неприятная история. Я как-то пригласил его в нашу компанию и представил другим приятелям. Постепенно Родион стал вхож в этот круг. Встречались мы в основном в доме у Сатырова, иногда в городе на квартире Троепольского. Это потом, я прочитал в газетах, что его обвиняли то ли в коррупции, то ли мошенничестве, то ли во взятке, но он спешно покинул Россию. Нечто подобное произошло с Ашкенази и он укатил в Израиль. В тот день мне не везло, что случалось довольно редко, я разозлился и решил прекратить игру пока раздражение не заставило меня снова сесть за стол и снова включиться в процесс. В доме Сатырова никого кроме нас не было. Отар старался чтобы ни жена, ни прислуга не встречались с гостями даже случайно, потому что иногда приезжали люди очень видные и известные, и которым огласка была совершенно ни к чему. Я сбросил карты, вышел на кухню и приготовил кофе. Сколько времени я отсутствовал даже не помню, а когда вернулся в комнату, то застал такую нелицеприятную картину— Родион сначала умолял присутствующих дать ему возможность отыграться, потом внезапно упал на колени и начал рыдать. Кто-то призвал его к благоразумию, попытался поднять, все как-то стушевались, почувствовали себя неловко, игра скомкалась, и все засобирались по домам. А Родион продолжал умолять, приговаривать что-то про сестру, что нужны деньги, что он не может вернуться ни с чем. Уже в холле, когда толклись у вешалки, одевая куртки и плащи, парень сказал внятно и без истерического надрыва, что-то вроде того, что теперь я буду для вас Пиковым валетом не по закону, а по справедливости. Никто даже внимания на это не
