обо мне? – мрачно спросил он, чем удивил. Я резко обернулась и с недоумением заметила потускневший взгляд темных глаз, что на фоне довольно темных кругов под глазами, выглядело почти пугающе. Мужчина невесело, даже горько усмехнулся, смотря на свои сцепленные руки. – Это многое объясняет… Впрочем, не могу винить вас за это. Я заслужил этого.
Я молчала, не зная, что ответить на это, но почему-то ощутила, как в груди что-то неприятно сжимается от одного взгляда на герцога.
– Как бы то ни было, я здесь, чтобы поговорить, – так и не дождавшись от меня какой-то реакции, глубоко вздохнул Сиэль. Я насторожилась. – Мадам… Нет, Ария, – отчего-то исправился он и помедлил, сжимая кулаки, точно набирался сил для последующих слов. – Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что произошло, – решительно посмотрел он на меня, а я едва справилась с испугом и гулко сглотнула. – Ария, – вновь позвал он, заметив, как я отвела взгляд. – пожалуйста, ответьте. В общих чертах я уже понимаю ситуацию, но ничего не смогу сделать, если вы продолжите молчать. Мне нужно обоснование для дальнейших действий.
Первым порывом было заверить, что все в порядке. Так же, как делала это всегда. Прежде я не верила, что хоть кто-то будет на моей стороне, даже если признаюсь в том, как страдаю. Все в этом доме были против меня, сколько себя помню во время замужества. У свекрови была полная власть в поместье, потому в случае неудачи, моя жизнь из просто ужасной, могла превратиться в кромешный ад. А мои знания об аристократических семьях, которым учили еще с детства, говорили о том, что среди дворян не принято выставлять личные проблемы на всеобщее обозрение. Были темы, которые мужчинам знать было не положено и в которые вмешиваться считалось дурным тоном. Одной из таких вещей считались отношения между свекровью и невесткой.
Да и если подумать, мадам Фелиция всегда была очень осторожна. Если у нее было дурное настроение, она действовала чужими руками, чтобы изводить меня. Доказательств в причастности свекрови к травле внутри дома у меня не было. А если она прикладывала руки сама, то всегда под благовидным предлогом «обучения или наказания». В свое время мадам Фелиция вызвалась обучать меня недостающим познаниям этикета, и так у нее появилось достойное обоснование избиениям, ведь, по ее словам, через боль теория усваивается быстрее и лучше. И каждая аристократка проходила через это.
«Показывать подобные следы наказаний мужу считалось признанию своей никчемности в обучении и признанию вины» – так меня учили в прошлом.
И сейчас… сейчас вряд ли что-то могло поменяться. Я не знаю, как та ситуация выглядела со стороны для Жака и Гаспара. Я не знала, что о ней они успели рассказать Сиэлю, и рассказали ли вообще. Но точно уверена, что у мадам Фелиции найдется одно, а то и несколько убедительных объяснений произошедшему, подкрепленные свидетельствами такого важного и уважаемого человека, как Клары.
Мои слова, против их…
Привычка и воспитание требовали от меня молчать и в этот раз. Я все равно скоро покину эту семью. Нет никакого смысла усложнять себе жизнь. Вряд ли Сиэль накажет няню или свою мать, не поверив моим словам без веских доказательств. А вот мадам Фелиция осерчает, и тогда даже эти полгода покажутся мне вечностью.
Но… когда я открыла рот, чтобы заверить, что все в порядке, неожиданно даже для самой себя, произнесла совсем иное:
– И… что же вам известно, Ваша Светлость? – напряженно смотря на выражение лица супруга, спросила я.
Он встретил мой взгляд, а затем совершенно неожиданно ответил следующим образом:
– Для меня это не имеет значения. Я хочу услышать правду от вас.
– Почему? – не поверила я, смотря на супруга как на незнакомца.
– Потому что осознал, что был отвратительным супругом. Забыл, что моей главной обязанностью всегда являлась именно ответственность за жену и ее защита, чем преступно пренебрегал.
Я пораженно замолчала, смотря шокированным взглядом на мужа. Но все еще была не в силах поверить в искренность слов Сиэля. Я не знаю, чего он от меня ожидает, но вряд ли готов к той правде, которую требует. Клара и мадам Фелиция – очень важные люди для герцога. Даже если сейчас Сиэль твердо уверен в своих недавних заявлениях, я не считаю, что он возьмет и отвернется от родных ради моей защиты.
И все же отчего-то на глаза набежала влага, которую я поторопилась скрыть. Вновь стало горько и тоскливо от осознания своего одиночества.
– Я не знаю, чего вы хотите от меня, Ваша Светлость. Но лучше оставить все, как есть, – не желая разочаровываться еще сильнее, отозвалась я. С гневом свекрови я как-нибудь справлюсь. Меня греет мысль, что скоро все это закончится. На этом фоне я смогу перетерпеть поведение мадам Фелиции. Но довериться сейчас мужу, а затем понять, что он занял позицию матери, как сделал это со вскрытием правды о финансовых махинациях… нет уж.
– Почему? – надломленным голосом спросил Сиэль и порывисто обхватил меня за плечи ладонями. Я испуганно замерла, не ожидая от него подобного. А супруг тряхнул меня легонько и начал меня отчитывать: – Почему вы вечно молчите? Почему страдаете молча? Почему ни разу не обратились за помощью и защитой? Почему отталкиваете даже тогда, когда я просто хочу помочь и защитить?
– «Почему»? – переспросила я, ощущая поднимающуюся злость.
– Ответьте! – едва не прорычал он. – Хоть раз скажите правду!
– А вы уверены, что справитесь с этой правдой, Ваша Светлость? – прошипела я в ярости и оттолкнула мужа в грудь, но практически не возымела успеха. Как ни посмотри, а Сиэль – мужчина, хоть и дворянин, довольно крупный. Мне тягаться с таким не под силу. – Готовы ли вы взять ответственность, когда услышите МОЮ правду? Поверите ли вы в нее, или предпочтете отвернуться, не желая принимать уродливую истину? – смотрела я в осунувшееся лицо мужа. – Ну же, Ваша Светлость? Неужели мои вопросы слишком тяжелы для вас? – насмехалась я, сдерживая колющую боль в груди. – Не требуйте от меня говорить, когда не готовы услышать, а затем взять ответственность, – практически выплюнула я и смогла отвести от себя ослабевшие руки мужчины.
Почувствовала озноб и обняла себя за плечи, молча ожидая, что вот сейчас герцог встанет, притворится, что разговора не было, и уйдет.
Но он почему-то не шевелился,
