Роуса торопливо сшивает края раны. Йоун стонет, но она продолжает шить. Кожа под ее пальцами стягивается, закрывая рану. Шов получился огромным и уродливым, но кровь останавливается – остается лишь тоненькая струйка, которую она вытирает подолом.
– Хорошо сработано, – шепчет Пьетюр.
Йоун лежит без чувств, рот его полуоткрыт, кожа бледна до прозрачности, как заиндевевшие лепестки, и под ней проступают голубые вены. Роуса прижимается ухом к его груди, вслушиваясь в бешеный перестук сердца. Она чувствует облегчение – или, по крайней мере, думает, что чувствует.
Отвесно падающий снег укрывает землю толстым саваном, и становится тихо, как в могиле. Пьетюр и Паудль поднимают Йоуна и с трудом пробираются к дому. Роуса придерживает его бессильно мотающуюся голову. На него сыплются колючие ледяные снежинки, и он дергается и стонет.
– Тише, – шепчет Роуса, успокаивая его, как мечущегося в бреду ребенка. – Тише.
Всю ночь напролет они поочередно сидят у его постели. Время от времени он постанывает. Снег заметает их следы, погребая под собой и протоптанную к хлеву тропинку, и замерзшие капли крови.
Наутро лица у них землистого цвета. Кожа Йоуна блестит от пота, и дышит он часто и неглубоко. Роуса осматривает рану – красная и воспаленная.
Йоун снова стонет, и из уголка его рта тянется ниточка слюны. Пьетюр утирает ее краешком рубахи. Такой будничный и полный любви жест – Роуса часто видела, как матери вытирают чумазые щеки своим детям.
Заметив, что она смотрит на него, Пьетюр выгибает бровь и кривит губы. Не человек, а чудовище.
Роуса сглатывает.
– У Катрин есть дягиль.
– У него же не кашель, Роуса. – Пьетюр глядит на нее исподлобья. – Травы Катрин ему не помогут.
– Он не может оставаться в baðstofa. В кухне стоит тяжелый дух. Посмотри, какой дым. – Она указывает на закручивающиеся спиралью клубы – черное отражение снегопада за стеной.
– И где тогда его уложить? – спрашивает Пьетюр.
– На чердаке?
– В запертой комнате? – Пьетюр качает головой.
Паудль хмурится.
– Что еще за чердак? И почему он заперт?
– Он останется здесь, – говорит Пьетюр.
Все тело Йоуна сотрясается в жестоком ознобе, и Роуса со вздохом подбрасывает в огонь торфа. Дым становится еще гуще. В воздухе кружат частицы сажи и пепла.
Йоун заходится кашлем, подвывая от боли, и на его рубахе расплывается пятно винного цвета. Пьетюр бросается к нему и зажимает рану ладонью. Йоун морщится, снова кашляет от дыма и снова вскрикивает.
Роуса не отрывает взгляда от лица Пьетюра.
– Этот дым его убьет.
Пьетюр на несколько мгновений закрывает глаза.
– Нужно перенести его на чердак, но… Он будет в ярости.
– Чего ты больше боишься – что он разозлится или что он умрет?
Пьетюр разражается отрывистым смехом и пристально смотрит на нее.
– А он-то считал, что женился на робкой мышке. Помоги мне его отнести.
С трудом они поднимают Йоуна по лестнице, усаживают на порог, и он обмякает, как скошенная трава. Он дышит неровно, но крупные стежки Роусы не дают ране разойтись, и он похож на набивную куклу с зашитой дыркой на боку.
Пьетюр достает из кармана ключ с той же небрежностью, с какой он мог бы вытащить из-за пояса нож. Роуса застывает с открытым ртом. Пьетюр поворачивается к ним с Паудлем.
– Я затащу его туда.
Роуса мотает головой.
– Нет, ты должен…
– Это ты должна спуститься вниз.
– Но это мой дом.
– Это дом Йоуна. Он твой муж, и он велел тебе не заходить на чердак.
Паудль, слегка улыбаясь, подается вперед.
– В чем дело, Пьетюр? Почему…
– А ты лучше ни о чем не спрашивай. Так оно спокойней. Для всех.
Паудль протягивает к нему руку.
– Нет, погоди…
– Так будет спокойней, – повторяет Пьетюр. – Поверь мне. Некоторых вещей лучше не знать.
Паудль хочет возразить, но Роуса замечает, как напрягается Пьетюр. Ей вспоминаются Мунодарнес и человек, который осмелился вступить с ним в перепалку. Ей вспоминается нож, который Пьетюр приставил к его горлу.
– Спустимся, Паудль, – тихо говорит она.
Он не отвечает и продолжает сверлить Пьетюра суровым и мрачным взглядом.
Роуса кладет руку ему на плечо.
– Идем. Прошу тебя.
Он коротко и скупо кивает, и они спускаются по лестнице. Пьетюр ждет.
Оказавшись в baðstofa, они смотрят друг на друга и прислушиваются к звукам наверху: вот почти бесшумно распахивается дверь, смазанные петли не скрипят, вот раздается шуршание – Пьетюр волочит Йоуна по полу у них над головами.
Паудль разводит руками.
– Не понимаю.
– Я тоже, – шепчет Роуса и прижимает палец к губам.
Они вслушиваются в шарканье шагов, поскрипывание досок и приглушенный шепот. Эти звуки слишком сильно напоминают Роусе ее кошмары, и она с немалым трудом удерживается от того, чтобы не зажать уши ладонями.
Наконец Пьетюр спускается. Он проходит мимо них в кухню, наливает воды в котелок, вешает его над hlóðir и поворачивается к Роусе.
– Рану нужно промыть. У тебя должен быть мох. Где он?
Он говорит так, будто ничего необычного не произошло, будто у них над головой нет таинственной запертой комнаты, будто он вовсе не угрожал им совсем недавно.
На мгновение Роуса теряется, но потом передает ему горшочек с бледно-зелеными листьями, содержимое которого он опрокидывает в котелок. Она уже хочет напомнить ему, что у Катрин есть и мох, и другие травы, но он так сурово сжимает зубы, что она не решается заговорить.
Весь остаток дня Пьетюр не дает Роусе и Паудлю остаться вдвоем. Всякий раз, взбираясь по лестнице, он зовет Паудля с собой и велит ему подождать у двери, пока он обрабатывает рану Йоуна. Роуса же должна оставаться в кухне.
Когда Пьетюр на чердаке, Роуса прислушивается к звукам наверху: она слышит шепот, но не может различить голоса. На краткий миг она воображает, что там и в самом деле заперта Анна, что она была на чердаке все это время. Что тогда станется с Роусой? Что будет с ненужной второй женой, когда объявится первая?
Ближе к вечеру Пьетюр снова спускается с чердака.
– Нужно задать корм скоту, – коротко говорит он Паудлю. – Ты пойдешь со мной. Роуса, как вернемся, дашь нам поесть.
Она смотрит на собственные руки и несколько раз кивает. Паудль со вздохом поднимается. Краем глаза Роуса наблюдает за тем, как оба они заворачиваются сразу в несколько плащей и одеял. При каждом движении Пьетюра ключи в его кармане позвякивают, пока наконец этот звук не перестает быть слышен под слоями одежды.
