Разброд и разруха. Промышленность в упадке, армия развалилась, солдаты разбрелись кто куда. И вдруг нашлись люди, пожелавшие взять на себя руководство, а значит, ответственность за эту полуразложившуюся страну. Я не могу этого понять. Или это отчаянные патриоты, или полные идиоты. Возможно, конечно, они просто авантюристы… Но у них ведь своя программа, свой вождь Ленин… Или он обуян жаждой власти? Не знаю… А что думаете вы, Полина?
– Я? Я ничего такого не думаю, извините.
Сергей обратился к старику, старательно пересматривающему остатки баррикады:
– Вы что-то здесь потеряли?
– Я? Ни в коем разе. И хотел бы, да мне и терять-то нечего… Спасибо всем этим большевикам и анархистам.
– Простите, вы, следовательно, сторонник Временного правительства?
– Оно само себя так назвало. Выходит, время-то его и вышло. Такая получается диалектика.
– Вы не чужды философии, – сказала Полина.
– Никак нет-с, не Сократ и не Диоген. Я, как говорится, из книжников и фарисеев… У меня тут книжная лавчонка была… Вот и почитывал кое-что для развития ума… Я ведь при царе социалистическую литературу торговал. Ей-богу. Ходко шла. Даже Марксов «Капитал». Правда, с третьим томом оплошка вышла. Великоват. Кирпич-с. На его «Капитале» мой капитал оскудел. После Февральской-то революции про социализм читать книги всем расхотелось. На газеты перешли. Недовольных стало много. Тут я, обалдуй, выставил про царей, романы исторические, про Столыпина. И что? Пошло-поехало, снова заинтересовались… Да как раз бомбу мне тут и подбросили в лавчонку-то. С революционным, значит, приветом.
– А что вы здесь делаете? – спросил Сергей.
– Я-то? Не поверите, сударь, вон там, на баррикаде за Сивцевым Вражком, часы золотые нашёл, ей-богу. Революция отымет, революция и одарит. Судьба-с!.. У вас, извините, найдется закурить?.. Премного благодарен… Вы составляете прекрасную пару. Желаю вам вдвоём пережить эту катаклизму.
Полина засмеялась и взяла Сергея под руку:
– Смешной старик. Он принял нас за супругов.
– Мне кажется, что мы знакомы уже много лет, – произнес он невпопад какую-то чужую, словно вычитанную фразу, совсем не то, что хотел сказать. – А где Александр? Что-то я давно его не видел.
– Он вернулся в Петроград ещё до октябрьских событий.
– А у вас какие планы?
– Мы пока остаёмся здесь. Нам просто некуда деться. Безуспешно пытаемся навести справки об отце. Ехать наугад опасаемся. Да и в средствах мы стеснены. В тех краях бесчинствуют бандиты. На железной дороге, как говорят знающие люди, хаос: толпы беженцев, мешочников и дезертиров. Поезда забиты до отказа. Но в любом случае придётся весной ехать в Екатеринославль.
– Думаете, к весне большевики наведут порядок?
– Хотелось бы надеяться, что их вскоре свергнут.
– Должен признаться, что я всё меньше верю в будущее России. Она затрещала по всем швам. Разваливается на части. Я согласен с теми, кто предрекает жестокую гражданскую войну. И тогда на страну набросятся со всех сторон, как хищники на лёгкую добычу, немцы, поляки, англичане, французы, румыны, турки, японцы, американцы. Каждый пожелает отхватить для себя лакомый кусок от шестой части суши…
Не дождавшись никакой реплики от Полины, он продолжил, как бы возражая сам себе:
– Да, конечно, после Великой французской революции произошла консолидация сил во Франции. На волне народного энтузиазма поднялся Наполеон. Окрепла держава, империя возродилась… Вот и в России появились кандидаты в Наполеоны: Корнилов, Краснов, кто там ещё… Но военная диктатура не удалась. О возрождении монархии глупо даже мечтать. От неё даже царь и его брат отреклись. Власть узурпировала одна из многих партий – не самая крупная и не самая популярная. Против неё почти все остальные партии. Разве они смирятся с такой диктатурой?.. Предположим, будет Учредительное собрание. Что оно может решить? Большевики, судя по всему, добровольно власть не отдадут. Значит, гражданская война неизбежна… Скажите, Полина, а вы с маман не собираетесь вернуться в Париж?
– Нас там никто не ждёт… Наши родственники в Екатеринославле не отвечают на письма и телеграммы. Возможно, переехали. Нам придётся туда поехать. А вам, по-видимому, пора возвращаться домой.
– Я не спешу… Вы знаете, там, на Пречистенке, в переулке, была усадьба князей Кропоткиных.
– Мы туда направляемся?
– Нет, это я так… Я ведь о Петре Алексеевиче Кропоткине книгу хочу написать. Кое-какие наброски уже есть. Сначала задумал авантюрную повесть. Конечно, документально, без нарочитых фантазий. А теперь я в некоторой растерянности. Настоящим авантюристом и бунтарём настоящим был Бакунин. Пётр Алексеевич на него совсем не похож. И что у него означает анархия, мне сейчас не совсем ясно.
– А раньше как вы её понимали? – спросила она только потому, что эта тема, судя по всему, его увлекала. Хорошо вот так идти рядом… Впрочем, порой молчание становилось неловким. Так бывает, когда двое могли сказать друг другу нечто особенное, личное, тайное, но не смеют в этом признаться даже самим себе.
– Понимал примерно так же, как все, – ответил он. – Безвластие, беспорядок. Преступная толпа, как писал какой-то французский психолог. Нарушение общественных связей. Разрушение государственного аппарата… Что ещё?.. Коротко сказать, преобладание хаоса над общественным порядком.
– Но разве это не так?
– Отчасти, быть может, и так. Но есть что-то другое. Иначе почему бы такой незаурядный человек, Пётр Алексеевич, он ведь не только князь, но и учёный довольно известный, стал анархистом?
– Мне кажется, бывает мода на идеи, – подумав, сказала Полина. – Обычных недалёких людей увлекает мода на одежду, шляпки, трости, зонтики, украшения, кареты и всё такое прочее. На материальные предметы. А умным людям интересно совсем другое. Их захватывают всякие идеи. Вот и мода у них своя, на какие-нибудь теории, философии.
– Вы необычайно правы, Полина, – горячо подхватил Сергей. – Просто замечательно сказали. Я не знаю, прочёл у кого-то или сам придумал, но людей, по-моему, можно разделить на материальных и духовных. Первые озабочены материальными интересами, а вторые – духовными, интеллектуальными…
Он вдруг замолчал и смутился. Вспомнил о своём страстном увлечении телесной близостью с Манюшей. Ведь он с ней почти не разговаривал. Общались, сливаясь телами, издавая бессвязные звуки, междометия, стоны. Он стремился проникнуть всё глубже и глубже в неё с каким-то остервенением, стиснув зубы, заставляя её принимать разные позы, желая обладать всем вожделенным телом… какое-то людоедское чувство.
Почему не было у них другого общения? Да, она не блещет образованием, но обладает природным умом. Возможно, у неё пробудился бы интерес к философии, науке. А он предпочитал использовать её как средство для удовлетворения своей страсти, похоти. Она не возражала. Даже была рада. Ну а что ей оставалось делать? Всё зависело от него. А ему до неё как человека одухотворённого не было никакого дела…
