не понимает? И что она, чёрт возьми, спросила?
— Прости, Сурьма, день был долгим, — Висмут поднялся на ноги, — поговорим об этом завтра. Спокойной ночи.
«Что же ты со мной делаешь…»
И он ушёл, а она так и осталась сидеть на откидной лесенке. Она тоже не расслышала его последнюю фразу, как и он — её, но лишь потому, что поймала его взгляд, и он был гораздо красноречивее слов и совсем не о том, о чём слова.
Сурьму вновь пробил озноб, но уже не тот — зудящий холодом под кожей. Сейчас он походил на стук крупных капель летнего ливня по зонтику. Вот только зонтик был не над её головой, а где-то в области солнечного сплетения. Она зажала ладони между коленями, пытаясь унять дрожь, сделала пару глубоких вдохов.
Сурьма подумала, что, наверное, надоела уже Висмуту со своими драмами. Утомила его. От этой мысли стало ещё горше и тоскливей. Она задумалась: почему? И осознала, что Висмут стал ей очень нужен, необходим, и она сама не заметила, как же так вышло. Без него было и пусто, и холодно даже в такой тёплой летней ночи, как эта.
Она нуждалась в нём настолько, что готова была пойти постучать в дверь его купе, и… и… и… и — что? Попросить его побыть с ней? Просто посидеть рядом, помолчать? Подержать её озябшие ладони в своих, чтобы она, наконец, перестала дрожать? Как объяснить, что с ним ей даже дышать легче, а уж нести тяжкую Полониеву тайну — и подавно?
Сурьма ещё раз вздохнула — глубоко, насколько хватало лёгких — и прислонилась виском к холодному ребру паровозного вагона.
Глава 24
— Доброе утро! — Сурьма зашла на кухоньку, но за столом завтракали лишь Празеодим и Рут со своей крысой, нахально опустившей розовый хвост в маслёнку. Висмута не было.
— Доброе, лапушка, доброе! — просиял старикан.
— А где Висмут? Осматривает паровоз?
— Уже осмотрел, лапушка, и даже документы у начальника станции выправил.
— Я что, проспала? — испугалась Сурьма.
— Это он встал в ранищу, а выглядит так, будто и не ложился вовсе! Не знаю, может, колено его опять шалит. А ты, лапушка, тоже какая-то невыспавшаяся, — Празеодим сощурил глаза, смотревшие булавочно-остро, — уж извиняй, не принято девушкам такое говорить, но уж как есть, — он развёл руками, — бледненькая совсем.
— Вы, как всегда, господин Празеодим, — поджала губы Сурьма, — и галантны, и тактичны.
— Да не слушайте его, госпожа, — вмешался Рутений, — это дяденька на меня злится, что спор наш проигрывает! Не верил, что я грамоте до приезда в Крезол выучусь, даже если он меня днями напролёт учить будет. А я смышлёный оказался, — губы мальчишки растянулись в довольной улыбке, а крыса, уловив момент, отхватила кусочек его булки и вновь развернулась к хозяину спиной, сложив хвост в маслёнку.
Празеодим скорчил ядовитую гримасу — передразнил Рута.
— И крысу свою из еды убери, ходит тут по столу грязными лапами!
— Да господин Цезий за утро уже с десяток раз вымылся, какой же он грязный?! — притворно возмутился мальчишка. — И мылся-то весь полностью: от усов до хвоста! А вас, дяденька, я сегодня не мог без драки уши заставить почистить!
— Поговори мне ещё, пустомеля! У самого шея чёрная!
— Так то ж синяки, не грязь, — артистично вытаращил глаза Рут. — Дяденька какой-то посиживает тамова, на шее моей, ножки свесив, вот и отсидел до синяков!
— Ах ты шкет! — Празеодим сверкнул азартным глазом и метнул в мальчишку скомканную салфетку. — Погоди у меня! — пригрозил он, поднимаясь из-за стола.
Мальчишка, сдерживая рвущийся наружу хохот, подхватил свою крысу, которая, даже перехваченная поперёк пуза, продолжала невозмутимо точить кусок булки, и бросился из кухни. Празеодим — за ним, едва не сбив с ног Сурьму.
— Тихонечко, дяденька, — со смехом донеслось до неё уже из купе, — не перенатужьтесь слишком, а то ж вы старенький, а ну как произойдёт чего?
— Я тебе сейчас произойду, паршивец!
Сурьма усмехнулась, взяла себе булочку и пошла в локомотив.
Пока дожидалась Висмута, успела всухомятку позавтракать. И где он, интересно, ходит?
Отряхнула с пальцев сахарную присыпку, полезла в карман за платком, чтобы вытереть губы. Поднеся его к лицу, замерла, вдыхая запах давно подсохшей масляной краски и ветхого бывалого дерева, фонарной копоти и горячей жести. И шпал, пропитанных чёрным смолистым креозотом. Сумасшедший, будоражащий запах, пронизывающий насквозь, до звона в ушах, словно паровозный свисток! Такой знакомый, такой родной…
Это был платок Висмута, который она так и забыла ему вернуть. Сурьма прижала краешек тонкой белоснежной ткани к губам, сделала ещё один глубокий, жадный вдох и, плутовато оглянувшись, спрятала платок обратно в свой карман. Она оставит его себе, раз уж Висмут его не хватился. На память. Как и ту его записку, благодаря которой она сейчас здесь.
Когда Висмут вернулся в будку машиниста, Сурьма заметила, что он вновь прихрамывает.
— Опять колено?
Он бросил на Сурьму быстрый взгляд, и она поняла: Висмут чем-то встревожен.
— Будет гроза, — сказал он, усаживаясь в своё кресло.
— Что? — встрепенулась Сурьма. — Ты получил погодную сводку?
— Моё колено точнее любой сводки.
Сурьма с трудом сглотнула подступивший к горлу ком, уставилась на свои руки, лежащие на панели управления (она разогревала паровоз).
— И… когда?
— В середине дня. Возможно, после обеда. Сурьма, — Висмут повернулся к ней и посмотрел очень серьёзно, — предлагаю переждать её в городе.
— Но… Это же больше половины дневного пути! Мы очень сильно отстанем! Выбьемся из графика и нагнать вряд ли сможем…
— Отстанем. Но здесь тебе будет спокойней.
Сурьма нахмурилась. Висмут знал, как сильно она боится грозы, особенно когда от неё нельзя укрыться в месте более безопасном, чем паровозный вагон, напичканный всякими железяками.
Вообще-то гроза была опасна для любого пробуждающего: из-за особенностей их организма молния в таких людей попадала гораздо чаще, чем в остальных, а выжить после этого им почти никогда не удавалось. Особенно опасно пробуждающим находиться во время грозы на открытой местности вблизи металла — в таких условиях они запросто могли сыграть роль громоотвода, притянув к себе молнию. Вот только…
Сурьма посмотрела напарнику в глаза, вложив в свой взгляд всю решимость, на которую была способна:
— Но ведь пробуждающие на «Почтовых линиях» не прерывают рейс из-за погодных условий, не правда ли? Если случается гроза, по правилам, нужно остановить локомотив, перейти в вагон и держаться подальше от металлических предметов. И нигде не сказано, что нужно пережидать возможную грозу полдня в городе, верно?
Висмут вздохнул, но взгляда не отвёл.
— Верно. Но все пробуждающие на «Линиях» — мужчины, — сказал
